|
- Подпись автора
I’ve done the math. This times that equals you’re a cunt.
countdown — 23:58:20 |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » countdown — 23:58:20 » эпизоды » ни тяжелее, ни легче
|
I’ve done the math. This times that equals you’re a cunt.
Под моими ладонями — прочная металлическая сетка. Пальцы соскальзывают с холодных звеньев, ногти впиваются в ладони: мне нужно пройти дальше, и я растерянно оглядываюсь, переступая по влажной после дождя земле.
В повторяющихся снах нет ничего особо пугающего: стоит открыть глаза, и большая часть выветривается из памяти, оставляя только обрывки звуков и разрозненные кадры. Темный лес, шелест листьев и мерный перестук капель — ничего пугающего или странного, кроме ощущения конечной цели, к которой я не могу приблизиться.
Я и сформулировать-то ее не могу.
Сетка падает с волос и остается на подушке. Мягкий солнечный свет льется в спальню сквозь неплотные занавески; я сажусь, с хрустом расправляя затекшие плечи, опускаю взгляд и замираю, тупо пялясь в одну точку.
Этого не может быть. Этого не должно быть. Я сцарапываю с лодыжки присохший к коже комочек грязи и рывком поднимаюсь, чтобы спустя пару секунд хлопнуть дверью ванной.
Подумаю об этом позже: и о перепачканных ногах, и о из ниоткуда взявшихся царапинах. Прощайте, открытые туфли и юбки выше колена: в таком виде я даже мусор до бака донести отказываюсь.
Ближе к полудню беспокойные мысли отходят на второй план; я с упорством, заслуживающим лучшего применения, сосредотачиваюсь на мелкой ежедневной рутине: помыть голову с тонирующим шампунем, подсчитать калории в завтраке, засечь ровно десять минут в успокаивающей маске на все лицо.
(мне нужна такая же, чтобы завернуться в нее целиком)
Мое опоздание остается незамеченным — или тактично проигнорированным. Тетч, как и всегда, немногословен; и, как и всегда, с ним приятно работать.
Как с тостером: достаточно использовать по инструкции, чтобы обойтись без неприятных сюрпризов. Результат всегда один, функционал понятен и прост, а я очень ценю все, что не доставляет мне проблем.
(да, джеки?)
Встреча не занимает и пятнадцати минут: еще одно неоспоримое достоинство Тетча — ему не нужно повторять дважды. Я заказываю с собой капучино и, подумав, прошу добавить кокосовый сироп; компенсирую разницу за ужином, а прямо сейчас мне нужно успокоить нервы чем-то сладким.
К вечеру в тарелке появляется пончик и щедрая порция мороженого, которую я вяло ковыряю ложкой, стараясь не смотреть в сторону спальни. Нарастающее беспокойство требует чем-то занять руки, пролистать ленту новостей и залипнуть в каждой соцсети по очереди, пока глаза не начнут закрываться сами.
В конце концов я перебираюсь в кресло с огромным шерстяным пледом, включаю телевизор и бездумно щелкаю каналами. Чужая болтовня на фоне успокаивает и убаюкивает.
Я засыпаю под рекламу стирального порошка и мерный перестук капель за окном, который вплетается в дремоту и то затихает, то усиливается в разрозненных, бессюжетных снах.
(охрана смотрит на меня с удивлением, но молча подчиняется: второй уровень доступа предоставляет эксклюзивное право не объяснять, что и зачем мне нужно)
Цель — все еще расплывчатая, но уже не такая далекая и недостижимая, как раньше. Я чувствую ее впереди, уверенно направляясь по заросшей тропинке: острые шпильки прокалывают листья, собирая на себя сантиметровый слой грязного гербария, но никаких неудобств я не замечаю.
До тех пор, пока каблук не увязает в земле, лишая неустойчивого равновесия. Я падаю, приложившись лбом о торчащий древесный корень, и приглушенные звуки взрываются в черепной коробке: шорохом листьев, свистом ветра, каким-то отдаленным треском.
Вокруг — полнейшая, почти непроницаемая темнота, но мне и не нужно смотреть по сторонам, чтобы сразу осознать, где я.
Точно не в своей постели. И точно не в парке, слегка перепутав дорожки для вечерней пробежки.
Я помню лица парней из службы безопасности и свой уверенный, совершенно спокойный голос. Я помню, как задавала встречные вопросы: льда в интонациях хватило бы, чтобы остановить всемирное потепление, а потом обратить весь процесс вспять.
Чего я не помню, так это откуда именно пришла — и как вернуться обратно.
Мне страшно. О Зоне я знаю достаточно, чтобы обходить ее за милю, но никогда не углублялась в изучение аномалий и уж точно не составляла карты с детальными маршрутами.
Все, на что мне хватает ума — выдернуть чертову туфлю, подтянуть ноги к груди и постараться не шевелиться. Попытки составить внятный план дальнейших действий наполовину упираются в истерику, наполовину похожи на завещание: пойти назад той же дорогой можно даже не надеяться, я боюсь сделать шаг в сторону; чего там, я боюсь повернуть голову, чувствуя себя человеком, который случайно оказался в самой середине минного поля.
Одно неосторожное движение, и опознавать меня будут по стоматологической карте.
Если кто-нибудь вообще озаботится опознанием.
Если от меня останутся хотя бы зубы.
Рационализация как метод борьбы с паникой проигрывает по всем фронтам. Я пытаюсь успокоить себя тем, что меня наверняка станут искать, но эта мысль перестает казаться спасительной довольно быстро: как быстро они поднимут тревогу? Куда отправят людей, не имея даже приблизительного представления о том, где именно я нахожусь? Сколько часов уйдет на то, чтобы прочесать территорию целиком?..
Скорее всего, этого времени у меня нет.
Я плачу, свернувшись клубком, и тщетно пытаюсь стать еще меньше: июньская погода кажется комфортной ровно до тех пор, пока не решаешь ночью прилечь на голую землю. Проходит едва ли пара минут, а меня уже потряхивает от холода.
Если и выбираться отсюда, то самостоятельно, но мне недостает то ли смелости, то ли отчаяния.
(попавшая в капкан лисица перегрызет собственную лапу, чтобы вырваться)
(я, очевидно, не лисица)
В качестве какого-никакого компромисса я обещаю себе попробовать, как только рассветет. Ломиться через лес вслепую — самоубийство на все сто процентов; днем у меня есть хоть какие-то шансы заметить ловушку до того, как она перекрутит мои кости в труху.
Наличие плана — это половина успеха, разве не так?.. Истеричный голос в голове с этим явно не согласен, но я пытаюсь его игнорировать, как и любые подозрительные шорохи вокруг.
Это просто лес, ветер и шум листвы. В Зоне нет ничего живого, сюда даже тараканы с крысами не суются. Только люди, которым совершенно надоело жить.
И вот я.
Небо светлеет мучительно медленно: замерзают, кажется, и мысли, и восприятие времени. Я без особой надежды поглядываю на часы, но электронные цифры замирают на 2:13, изредка соскакивая на 2:14 и тут же возвращаясь обратно — механические, может, и работали бы, но эппл с Зоной не дружит.
Я всхлипываю и хихикаю: если выберусь, напишу этим пидорасам отзыв.
0 из 10, не впечатлило.
Выполнить задуманное оказывается сложнее, чем мне представлялось. Солнце неторопливо поднимается из-за линии горизонта, а я никак не могу уговорить себя подняться, или хотя бы сесть в попытке оживить окаменевшие мышцы.
Пальцы, и те еле разгибаются. Мое тело явно не хочет покидать безопасный клочок земли: все равно что стоять на краю двадцатиметровой вышки, смотреть в крошечный квадратик бассейна внизу и загадывать — прыгну на три.
На три с половиной.
На тридцать три.
Окей, начинаем отсчет заново.
Я поднимаю голову, поморщившись от боли, прострелившей шею; кое-как отталкиваюсь ладонями от пожухлой листвы и очень медленно встаю — сперва на четвереньки, потом подтягиваю ноги под себя. Мне снова становится смешно, стоит только посмотреть на замшевые le silla: судя по их виду, итальянцы тоже не рассчитывали, что кто-то будет использовать их туфли как походную обувь.
(а если бы тогда я не упала?..)
Напишу еще один отзыв и куплю три пары сверху.
Только выпустите меня отсюда.
Некоторые привычки не пропьешь: я цепляюсь за любую возможность оттянуть неизбежное и мучительно долго отряхиваюсь, словно из Зоны собираюсь прямиком на свидание; пальцами вычесываю из волос какие-то веточки, тру лицо, перекручиваю блузку — на спине тоже пятна, кто бы сомневался.
Туфли все-таки оставляю в руках, медленно делая первый шаг в сторону.
Происходит приблизительно ничего, но сердце у меня колотится так, словно я ступаю на марсианскую почву: выращивать картошку и шутить про колонизацию целой планеты.
Стоит признать, что у Марка Уотни шансов было больше. Я пялюсь по сторонам, оглядывая каждую кочку с таким вниманием, что могла бы закрыть глаза и зарисовать пейзаж по памяти. Когда порыв ветра шевелит какие-то травинки, я чуть не шарахаюсь в сторону, как полоумная лань.
(«раньше я мало думала о смерти...»)
Еще шаг. Я балансирую на одной ноге, упрашивая себя поставить уже вторую. Давай, девочка, ты сможешь: и еще разок, и еще один. В какой-то момент мне кажется, что это почти не сложно.
Сталкеры ведь как-то это делают. Нужно просто не расслабляться и очень внимательно смотреть вокруг.
Я дойду.
Вот бы еще понять, куда.
(я умру и никогда никогда меня здесь не найдет)
Солнце уже вовсю пригревает плечи, когда я оборачиваюсь и понимаю, что за все это время преодолела от силы десяток-другой футов. Какая-то часть меня настолько устала от напряжения, что готова заорать и вломить прямо через лес — что угодно, только бы все это закончилось.
А оно закончится, если я это сделаю, и довольно быстро. Может, практически сразу.
Сердце опять стучит так, словно готово выломать ребра; я шепчу какую-то чушь вслух, вспоминаю дыхательную гимнастику, и в какой-то момент начинаю просто бессвязно лепетать, постоянно повторяясь: все будет хорошо, все обязательно будет хорошо, всебудет...
Воздух подрагивает прямо перед моим носом, на расстоянии меньше вытянутой руки.
Как будто в жару над асфальтом.
Пожалуйста, пусть это будет что-нибудь другое.
Пусть оно не двигается.
(может ли оно двигаться? я не знаю, не помню и ни в чем не уверена)
Мне нужно просто обойти его вокруг — осторожно и медленно, — но вместо этого я изображаю соляной столб и таращусь покрасневшими от высохших слез глазами.
Черта с два я пошевелю хоть пальцем.
Блузка липнет к спине. Под ногой мешается какой-то острый камешек, но я не могу даже встать поудобнее и практически не моргаю: чтобы куда-то пойти, нужно сперва отвернуться от этой штуки, а я чувствую себя хоть чуть-чуть спокойнее только пока ее вижу.
Словно так она тоже будет вынуждена оставаться на своем месте.
Еле различимый треск становится чуть громче и приобретает отчетливый ритм человеческих шагов.
Сейчас я готова прыгнуть на шею даже Джеки. Пусть это будет Джеки.
Господи, Джеки, я люблю тебя, пожалуйста, окажись прямо здесь. Никаких старых обид, я вручу тебе ленточку лучшего человека на земле и весь следующий месяц буду приходить по утрам со стаканчиком кофе.
Хочешь, даже завтраки начну готовить.
Человеческая фигура за рябью — расплывчатая и мутная.
Я мысленно добавляю к завтракам обеды и ужины. Я хочу сказать: умоляю, забери меня отсюда.
И говорю:
— Еще дольше мог идти?
I’ve done the math. This times that equals you’re a cunt.
В США ежегодно пропадают без вести шестьсот тысяч человек; из них десятки тысяч не удается найти дольше года с момента заявления, после чего дела по их поиску чаще всего откладывают в негласную стопку cold cases.
Отклонения в виде двух-трех личностей в конкретном городе не отразятся на статистике так, чтобы у кого-то за пределами Ок-Риджа возникли малейшие подозрения. До сих пор при каждом новом случае в городе устраиваются поисково-спасательные вылазки, хотя с каждым годом с заметно меньшим энтузиазмом среди волонтеров — причины этого вслух не обсуждаются, но догадаться сможет и пятилетний ребенок.
Справедливости ради, существование поискового отряда все еще более, чем оправдано: жизнь города не остановилась на появлении огороженной по периметру территории, а большинство людей все еще заинтересовано в чем-то еще, кроме Зоны — любители походов, рыбаки, нелегальные охотники, неудавшиеся романтики или желающие спрятать труп.
Проще говоря, поводов стать черно-белым снимком с ярко-красной надписью разыскивается вполне достаточно.
Все это я лениво прокручиваю в голове, сидя перед нависающими надо мной сотрудниками, чье постное выражение лица является лучшей отличительной чертой их работодателя.
Не мне их, конечно, за это осуждать.
Список вещей, которые мне категорически не нравятся, состоит из несколько десятков пунктов — с регулярными пополнениями и крайне редко получаемой амнистией. Внезапно пробуждение в пятом часу утра
(точнее я сказать не могу: настойчивый стук в дверь намекает, что каждая секунда моего промедления увеличивает вероятность незапланированного ремонта в геометрической прогрессии)
(то есть, я вообще не успеваю посмотреть на часы)
попадает в список лишь с определенными допущениями:
1) я лег спать не более трех часов назад;
2) меня пытаются убить;
3) вик пытается вытащить из тумбочки мои деньги или пускается по вене;
4) я проснулся в зоне.
Когда я открываю дверь, то мысленно добавляю пятое новое условие: меня разбудили сотрудники Мейер-Кан.
Потенциальная паника пресекается на корню мысленным напоминанием, что пару дней назад все было в полном порядке
(едва ли эта характеристика подойдет под какую-либо встречу с дон хэдли, но градация, как ни странно, действительно существует)
и если я и мог попасть в чьи-то черные списки, то точно не собственными силами.
Видимого оружия у них при себе тоже нет — два хороших знака
(первый: они все-таки не выбили дверь)
выглядит как залог продуктивного разговора.
..который в нашем случае начался с допроса, но я все еще щедр на допущения и погрешности.
(до сегодняшнего утра я думал, что безэмоциональные женщины с идеальной укладкой, способные движением брови решить любой неудобный вопрос с помощью пары крепких кулаков — это еще один фирменный знак корпорации)
(но нет; дон хэдли оказалась её талисманом)
— Я вернулся недавно, — констатирую факт с великодушным позволением оценить риски отправлять меня в такой короткий срок второй раз — я не обольщаюсь идеей, что их каким-то образом заботят мои перспективы, но они, вроде как, заинтересованы в возвращении Дон Хэдли домой в целости и сохранности, а не в жалком пополнении криминальной статистики.
В голове возникает неуместная теория, что, вероятно, я единственный, кто не демонстрирует откровенное желание открутить ей голову — а не учитывать личное отношение спасателя к потенциальной жертве на территории, где чья-то жизнь напрямую зависит от умения другого человека выживать, максимально неразумно.
— Вы последний, кто с ней встречался.
Сделанный акцент тонко намекает на конкретную группу лиц.
Иногда я думаю, что создать общий чат в каком-нибудь мессенджере не такая уж плохая идея.
В голове веером раскладываются сложившиеся обстоятельства: Дон посреди ночи вошла на территорию, воспользовавшись пропуском, мое везение оставляет желать лучшего, времени у меня (точнее, у неё) в обрез, а ориентирование по трупам в Зоне — дело ненадежное, поэтому плодить их там нет смысла.
(да вдруг Ей станет скучно)
Я почти не замечаю иррациональное радостное предвкушение, возникшее от одной лишь мысли вернуться назад в такие короткие сроки; вместо акцента внимание на свои проблемы с головой я поднимаюсь с дивана и направляюсь к сейфу со спецодеждой и инвентарем — запаски на все у меня нет, поэтому я быстро прикидываю список того, что корпораты точно смогут достать в течение получаса, прежде чем задать, наконец, самый важный вопрос:
— Цена вопроса?
Ко всеобщему удовлетворению, купить меня не так уж сложно.
(можно было бы обратиться к любому другому сталкеру и договориться с ним, но часики-то тикают)
Любые навыки ориентирования на местности и опыт в поиске пропавших людей могут быть обозначены в Зоне как максимально бесполезные знания.
Я несколько раз просматриваю абсолютно пустой горизонт и даже не пытаюсь пойти за Дон по следам. Все, что у меня есть — уверенность, что мне надо конкретно во-о-он туда. Совпадет ли намерение Зоны пустить меня куда-то сегодня с моей задачей отыскать любительницу острых ощущений по ночам
(напоминание будущим сталкером: после заката ваши шансы выжить стремятся к минус бесконечности)
вопрос хороший, но ответ на него я предпочитаю в своей голове сейчас не искать.
Как и на вопрос, почему Зона меня еще не пустила на фарш.
Ориентироваться внутри стены рекомендуется только на внутреннее ощущение времени. Механические часы неплохи, но и не абсолютно надежны. Не замечая на своих каких-либо странных поворотов стрелок
(пока что)
я мысленно прикидываю, сколько часов Хэдли здесь уже находится.
В целом, оценивать нынешний статус Дон через её теоретические шансы на успех несколько бесполезно: какую бы сумму Мейер-Кан мне не предлагал и как бы не пытались корпораты намекнуть, что мне, вернувшемуся в полном одиночестве, будут официально не рады, все всё прекрасно понимают (ц).
Процентное соотношение успеха к написанному по внутреннему шаблону некрологу неутешительное, и, рано или поздно, придется идти назад.
Хэдли, впрочем, везет: я достаточно ответственный, чтобы попытаться сделать все возможное.
И не без веселого удивления я вдруг ловлю себя на мысли, что без Дон мне даже будет какое-то время даже несколько тоскливо.
(подводные камни, по большей части, изучены, безопасная линия поведения выстроена, приоритет на хорошо выполненную работе и отсутствие проблем у нас с ней плюс-минус совпадает)
(по крайней мере, в ней достаточно осознанности если и злоупотреблять полученной властью, то в приемлемых дозах)
Куда меньше радости вызывает относительная чистота ведущей меня дороги.
У Зоны не бывает хороших дней, а неожиданный аттракцион щедрости, скорее, верный признак того, что тебе настанет пиздец в ближайшие минуты — это вынуждает двигаться меня еще осторожнее и не без мыслей, что частое беспокойство местных земель её, скорее, раздражают, чем радуют.
(в какой момент зона начала восприниматься как живое и с сознанием, я уже не помню)
(возможно, в тот, когда я впервые выбрался из неё живым и невредимым)
Мои опасения не подтверждаются — и это нихрена не хороший знак.
Встречаемые на пути аномалии легко видны и не вызывают затруднений с обходом; Дон же издалека выглядит как трясущийся на ветру лист, а практически белый цвет лица с двумя красными пятнами на месте глаз отлично привлекает внимание издалека в качестве сигнала SOS.
Быстрая оценка её внешнего вида позволяет сделать вывод, что везения (или привлекательности для Зоны) в ней всяко больше, чем у многих других — помятая грязная одежда и ссадина на лбу не считаются, как и испорченные туфли.
Хэдли сдерживает свое недовольство достаточно старательно, чтобы я успел подойти к ней на то расстояние, на котором мой имплант максимально точно передаст все, что она думает по этому поводу.
За психику можно тоже особо не волноваться.
Я пожимаю плечами.
— Ты не оставила за собой хлебных крошек.
Мышцы непроизвольно сводит, когда до Дон остаётся всего несколько шагов. Послушно замерев на месте, я хмуро смотрю перед собой и прикидываю дальнейшие действия.
— Замри.
Осторожный шаг влево, затем ещё один и ещё — я пробую покачнуться вперёд, но тут же отшатываюсь; приходится сместиться ещё на два метра, после чего я едва не даю Дон команду двигаться параллельно моей траектории.
Идея так себе: не факт, что у неё то же самое восприятие пространства.
Через несколько минут тщательно взвешенных в голове на фоне самоощущений передвижений я всё-таки выхожу на безопасную область со свободным проходом к Дон.
— Переоденься, — я протягиваю стянутый с плеча второй рюкзак.
Самым трудным, когда все-таки находишь человека, оказывается необходимость уверить его, что теперь он точно выберется и доберется до своих родных и близких — главное, еще немного потерпеть.
Если в лесу я действительно могу гарантировать, что при выполнении моих инструкций все закончится благополучно, то сейчас никаких надежных перспектив я озвучить не могу. Возможно, и стоит сказать Дон что-то в духе «все будет хорошо», но я не могу даже гарантировать, что плохо не наступило уже.
Прикидывая дальнейшие действия, я стараюсь не смотреть на Хэдли в упор, но все равно держу её в поле зрения вместе с областью аномалии— Дон-то убежать не убежит, а вот нас что-то вполне может догнать.
Когда она заканчивает, я продолжаю:
— Держишься максимально близко ко мне и ничего тут не трогаешь.
Опцию вцепиться мне в руку я не озвучиваю, хотя и не отбрасываю.
Пожелание особо много не выебываться по пути назад я тоже доверяю её совести.
— Если все будет нормально, через час уже будешь снаружи.
А все, что попадает под категорию «ненормально», я оставляю на откуп её фантазии.
it's like a losing game of hangman and the letter we need is U
GOOD L_CK (YO_'RE F_CKED)
Это не Джеки, и фигура подрагивает не только из-за взбесившегося вокруг меня воздуха — на нижние ресницы снова наворачиваются слезы, теперь уже из-за попыток во что бы то ни стало держать глаза открытыми.
Знакомый голос вызывает смесь полудикого восторга и нетерпения: ну наконец-то, не зря молилась всему скандинавскому пантеону и даже немного греческому. Я расслабляюсь совсем чуть-чуть; ровно настолько, чтобы на секунду-другую зажмуриться и кое-как проморгаться. Хочется потереть веки, но привычка пореже трогать лицо выступает дуэтом со страхом пошевелиться.
Если честно, я совсем не против, чтобы меня взяли на руки и как можно быстрее отсюда вынесли — но, так уж и быть, согласна шевелить ногами под чужим присмотром. Великодушия и заботы о близких во мне сейчас хоть отбавляй.
Тетч как будто ничего не видит, и это пугает снова.
Вот же оно. Прямо передо мной. Я могу, если постараюсь, выудить из памяти даже название — хотя этих штук здесь столько, что кто угодно запутается в попытках классифицировать.
Лично мне за это никогда не доплачивали.
Я сюда не собиралась. Я, блядь, не хочу находиться здесь ни единой лишней минуты — и готова продать обе почки (опционально) за возможность немедленно очнуться в собственной теплой постели.
Вместо предупреждающего крика — стой, мать твою, куда ты прешь, как бизон на проезжую часть, — получается только тихий сдавленный хрип. Если Тетча сейчас раскидает по всей полянке, это будет в каком-то смысле даже смешно; голосовые связки отказываются продуцировать мало-мальски внятные звуки, и я чувствую себя тупой рыбкой.
Или, как в дешевом слэшере про подростков — той самой героиней, которая пялится на маньяка за спиной у Парня-Который-Умрет-Первым. Пауза. Саспенс. Кровавое месиво в кадре.
Тетч слегка нагибает законы жанра, потому что отказывается подыхать в сцене, которая для этого явно предназначена, и резко останавливается в нескольких шагах от меня. Даже начинает раздавать команды.
В любой другой ситуации я бы послала его к черту — какой, нахрен, «замри», если я занимаюсь именно этим последние... сколько, полчаса?
Не уверена.
Замри.
Моя психика явно играется с защитными механизмами, стараясь переключить внимание на что-нибудь безобидное, от чего не хочется немедленно впасть в неконтролируемую истерику, закричать на одной ноте и навсегда поехать крышей — при самом оптимистичном раскладе.
Я прокручиваю эти мысли в голове еще раз, пока наблюдаю, как Тетч осторожно обходит опасный участок: подается вперед на считанные дюймы, тут же шарахается обратно; всматривается во что-то, что я или не вижу, или попросту не понимаю. В этом зрелище есть что-то завораживающее. Почти как смотреть передачи про животных на нэшнл джиографик с выключенным звуком, когда диктор не объясняет, почему вон та кошка вдруг затормозила на ровном месте или, наоборот, рванула как бешеная.
От меня пока не требуется ровным счетом ничего.
Или, если точнее, именно ничего и требуется. Инициативные мужчины — это отлично, потому что я отказываюсь двинуться с места.
Мне хорошо и комфортно на этом пятачке влажной листвы. Всю жизнь мечтала стоять столбом посреди леса в грязной одежде.
Называйте это духовной практикой, если хотите.
Я.
Стою.
Здесь.
(и стараюсь не думать о том, что это не может длиться вечность)
Полшага назад я все-таки делаю. Протянутый Тетчем рюкзак падает на землю — мои пальцы спустя долю секунды смыкаются в пустоте: похвальная скорость реакции и закоченевшие конечности бонусом. Я сажусь, кое-как пытаясь расстегнуть молнию, и проигрываю еще одну войну с мелкой моторикой; наконец, дергаю блядскую собачку с такой ненавистью, словно она персонально виновата во всех моих неприятностях, херовой координации и грации подгнившей картофелины.
Бесформенное нечто, как и следует ожидать, оказывается мне не по размеру: плечи сваливаются куда-то к локтям, штаны можно завязывать на бедрах дополнительным узлом.
— Ты забудешь, что видел это, и будешь все отрицать, если кто-нибудь спросит, — если Тетч думает, что я шучу, то я вообще ни разу не шучу.
Утешаю себя тем, что буду выглядеть королевой даже в пластиковом мешке.
(нет)
(да)
Не утешение, а говно.
С другой стороны, в этой хламиде мне становится чуть спокойнее. Я неуверенно поднимаю рюкзак и перекидываю обе лямки на одну сторону: он оказывается еще тяжелее, чем мне сперва показалось, и неприятно оттягивает плечо.
Я правда должна тащить это на себе?
А можно не надо?
Тетч продолжает раздавать команды.
Держаться как можно ближе к нему — я киваю.
Ничего не трогать — я киваю снова, как послушная герл-скаут с коробкой печенья: чувство собственного достоинства в обмен на пару баксов, сэр.
Тетч жестом показывает, в какую сторону идти, и я киваю в третий раз, продолжая стоять, скособочившись, с этим нелепым рюкзаком.
Пауза затягивается, уголки моих губ неровной линией ползут в стороны: поднимается только верхняя губа, вместо улыбки получается половинчатый оскал.
— Я не могу.
Можно сколько угодно пытаться игнорировать все это и задирать подбородок повыше, но мы оба знаем: я не могу.
Я не дойду.
Есть и кое-что еще, что пока не получается сформировать в голове целиком: я не хочу.
Мне нужно в другую сторону.
I’ve done the math. This times that equals you’re a cunt.
Я смотрю на нее еще раз.
На какой-то момент мне даже становится интересно, как в её голове выглядит моя теоретическая беседа о том, как я пошел в Зону, чтобы вытащить оттуда Дон Хэдли — и, главное, с кем.
Потом меня едва не подстегивает спросить: а то что?
Вместо каких-либо комментариев/обещаний/попыток в человеческий разговор я опять пожимаю плечами, оставляя невысказанной вслух мысль, что среди её круга общения большинство, скорее, интересуется узнать не как Хэдли облажается, а как она умрет.
Может, мне просто стоит поработать над своей верой в людей.
С этого угла обзора искажение пространства — и границы, где оно заканчивается — становится относительно заметным. Наблюдательность Дон Хэдли получает мысленную галочку с отличием и выигранную жизнь
(ну, хотя бы на ближайшие часы)
я — временное утешение, что она не находится в стадии отрицания всех нюансов, которые не учитывать здесь равносильно самоубийству.
Правда, её поход сюда тоже что-то на суицидальном.
И судя по тому, что я слышу
(и это вовсе не редкие помехи в микрофоне)
Мейер-Кан лучше иметь при себе дежурного психотерапевта.
Следующие пять секунд отводятся на максимально-ускоренное прохождение стадий принятия через прикидку дальнейших действий:
сказать «нет, можешь»
(отрицание)
схватить за шкирку/руку/волосы и потащить за собой
(гнев)
уговаривать хотя бы попытаться
(торг)
махнуть рукой и уйти
(депрессия)
тяжело вздохнуть.
— Ты уже продержалась дольше, чем многие другие. Как минимум, — я показываю на ту область, которую старательно обходил последние минуты, — тебя не размотало на части по периметру. Это видно только с определенной стороны, то есть шансов у тебя изначально было не так уж много, как понимаешь.
Положительного мышления в эти стены не завозят, как и хороших психологов — да и не то, что я тут собираюсь долго распинаться и выплясывать польку-бабочку вокруг. Идея просто потащить её за собой все еще в топе самых перспективных стратегий и очень быстро набирает очки, приближаясь к первому месту.
Боковым зрением я продолжаю посматривать на, так называемую, мясорубку.
Началось.
Неторопливо обернувшись в другую сторону, чтобы оценить обстановку, я возвращаю взгляд Дон.
Методы мотивации Малькольма шевелить задницей и думать резче с помощью крепкой затрещины вдруг кажутся мне очень даже продуктивными — нужно просто подать под правильным соусом. Предположение мысленно откладывается, но недалеко: возможно, еще придется к нему вернуться.
Я невольно ловлю ассоциации, будто передо мной Вик со шприцем, а мне приходится уговаривать её не делать глупостей. Сценарий каждый раз выходил примерно один и тот же: сначала «давай, вик, отдай это мне, а потом мы поедем к врачу», а потом мысленные расчеты, во сколько выльется лечение вывиха её руки, пока я, блядь, тащу её до машины.
Обходится без дополнительного чека, но впечатлений и затрат хватает.
Примерно по этой причине
(ну и еще горки раздражения сверху)
(и отсутствия желания загорать тут до самого вечера)
я рывком сокращаю расстояние между нами, чтобы схватить Дон за плечо и оттащить подальше от мясорубки..
..и от выхода отсюда.
Два-три метра не проблема, но душевного равновесия нихрена не добавляет.
Продолжая крепко держать её, я даю себе волю выразить ответное недовольство происходящим и встряхиваю, чтобы меня точно услышали:
— Вот видишь, ты уже смогла.
(не в ту сторону, правда, но это поправимо)
— И если ты думаешь, что оно стоит на месте и не имеет свойства ускоряться, то у меня для тебя еще одна плохая новость.
И либо Хэдли начнет четче формулировать свои мысли, хотя бы на пару минут собрав себя в кучку, либо закрывает рот и молча идет рядом, либо я в принципе отказываюсь учитывать тут чье-то мнение, кроме своего.
it's like a losing game of hangman and the letter we need is U
GOOD L_CK (YO_'RE F_CKED)
Если Тетч думает, что его менторские интонации здесь кого-то успокаивают, то он охуенно заблуждается. Ситуация совершенно не располагает к разборкам на ровном месте, но каждая снисходительная — словно тупому ребенку объясняет, куда не стоит совать пальцы — фраза капает на нервы.
Я не для того дважды подавала на развод, чтобы в моей жизни остались мужчины-которые-знают-лучше.
Даже то, что Тетч действительно знает лучше, особо не волнует: я на взводе и готова отгрызть ему лицо да хотя бы за недовольный взгляд. Не говоря уж о том, что меня тащат куда-то в сторону, как куклу с болтающейся на шарнире головой.
Чужие кроссовки тоже оказываются не по размеру; я спотыкаюсь и остаюсь на ногах только потому, что он все еще держит меня за плечо.
Да хватит меня трясти!
Рявкнуть в ответ мешает только безрадостное осознание, что без Тетча мне точно конец. Вряд ли он здесь по доброй воле — интересно, в случае счастливого спасения сумму чека вычтут из моей зарплаты?.. — но и электрическим стулом в случае неудачи ему точно не грозили.
Иначе говоря, он вполне может вернуться один и вручить Кигану мои туфли в качестве прощального бонуса: извините, приложил все усилия.
Он может меня здесь просто-напросто закопать, и никто даже не узнает.
(эй, мы ведь друзья, правда?..)
— Хорошо, хорошо!.. — я поправляю упавшую к локтю лямку рюкзака и прикусываю щеку изнутри: больно, но помогает сосредоточиться на чем-то кроме фонового шума в черепной коробке.
Вблизи Тетч выглядит уставшим. Покрасневшие, с лопнувшими капиллярами белки глаз, трехдневная щетина, выбившиеся из-под капюшона волосы липнут ко лбу. Я напоминаю себе, что явно выгляжу не лучше
(ну, может, за вычетом второго пункта)
и хорошо, что в радиусе мили нет ни одного зеркала: кому-то здесь явно не помешает душ, оранжевое одеяло и сильнодействующее снотворное — чтобы отключиться минимум на сутки без сновидений.
Проблема, над которой я подумаю позже: как вернуть контроль над собственным телом, если оно явно пытается меня убить. Купить кушетку с ремнями, как в палате для буйных, и поставить решетки на окна? Найти среди сталкеров психотерапевта? Попросить, чтобы на ночь меня запирали в подвале?..
— Я не знаю, как я сюда дошла. Я... я тут очнулась. В середине ночи, — признаюсь, пытаясь оценить его реакцию.
Может, в их среде о такой херне знают побольше. Может, и нет, но попробовать стоит.
Пока мы стоим на месте, паника почти укладывается где-то глубоко внутри, но стоит ему сделать шаг, и мне снова хочется замотать головой, обнять рюкзак и сесть с ним прямо тут: не надо, не заставляй меня, пожалуйста, можно я просто...
(просто что?)
Не придумав ничего лучше, я хватаю Тетча за рукав и борюсь с желанием закрыть глаза: тащиться следом, спотыкаясь о каждую кочку, явно не вариант.
I’ve done the math. This times that equals you’re a cunt.
Раздражение на лице Дон оказывается видеть всяко приятнее, чем смесь паники и абсолютного непонимания происходящего — последнее не то, что куда-то исчезает по щелчку пальца
(или по встряхиванию)
но заметно уступает более характерным для Хэдли эмоциям.
Сейчас я склонен рассматривать это как очень хороший знак: в ситуации, где таковых обычно попросту не бывает, начинаешь ценить любую мелочь.
Её объяснения сначала едва ли воспринимаются как что-то, на что стоит обратить внимание. Мои мысли, в первую очередь, заняты тем, что последний раз я выводил людей из Зоны два с половиной года назад, и это определенно не тот опыт, который мне сейчас по душе повторять — в частности, из-за того, что за это время лучше тут не стало.
как минимум, в составе тех групп не было людей, которые не помнили, как сюда попали..
так.
Я киваю, давая понять, что услышал её, но тут же хмурюсь и оглядываясь за спину: мгновенных выводов в голове не возникает, что нихрена не успокаивает, потому бороться с усилившимся желанием увеличить угол обзора на триста шестьдесят градусов любыми способами становится едва ли возможным.
(правда, иногда желания имеют свойство исполняться, и как именно будет выглядеть это я знать — и уж тем более испытывать на себе — не хочу)
Мгновенно вернувшаяся растерянность в глазах Хэдли, едва я предпринимаю попытку куда-то пойти, быстро намечает в моей голове новую тактику; Зона — не лес, откуда выводишь по уже знакомым ориентирам или с помощью компаса потерявшегося старика, и не болото, из которого надо срочно вытаскивать застрявшую любительницу походов, а Дон находится далеко за пределами своей зоны комфорта, чтобы постоянно держать себя в руках.
Страх — нормальное чувство в этом месте, но в пределах нормы.
Я молча перехватываю её ладонь.
Как минимум, так надежнее.
(на счет успокаивающего эффекта я не уверен)
(но было бы неплохо)
Мясорубку мы обходим также без единого звука. Дав чутью делать свою работу, я прокручиваю в голове слова Хэдли, тут же задаю на них мысленно вопросы — и кажущимися правильными ответы не выглядят как что-то хорошее или хотя бы безобидное.
— Мне сказали, что ты показала пропуск, — уточняю, едва опасность
(одна из)
остается позади.
Движемся мы в разы медленнее, чем хотелось бы, но такой исход я более-менее предвидел.
— Я не слышал о ночных спонтанных похождениях, но..
Но какого черта Зона может начать её звать, если Хэдли здесь никогда не была?
..не была же?
Неожиданно я ловлю себя на нежелании смотреть куда-либо, кроме точки, где должен находиться выход; причина опасения формулируется в голове как «а вдруг оно исчезнет?» — я замедляюсь и буквально заставляю себя посмотреть по сторонам.
Не исключено, что эти помутнения — последствия моего повторного захода сюда за такой короткий срок или моего нахождения здесь вообще.
А может, дело в Дон.
Или в чем-угодно еще.
— Ты же никогда не переступала границу Зоны до этого?
Прежде, чем она отвечает, я резко останавливаюсь, и непроизвольно даю ей жестом команду замереть.
Прямо нельзя; налево, направо..
— Обойдем по левой стороне, — если я что и усвоил, то озвучивание действий за счет вовлечения спасенного
(в нашем случае, еще нет, но нюансы пока опустим)
в процесс держит его подальше от паники всяко лучше, чем роль ведомого неизвестно куда осла.
it's like a losing game of hangman and the letter we need is U
GOOD L_CK (YO_'RE F_CKED)
«Ему сказали». Я тихо и недовольно фыркаю: неприязнь рождается автоматически, как и твердая уверенность в том, что Тетчу вовсе не стоило ничего рассказывать.
Считайте это профдеформацией или еще чем, но это я здесь решаю, куда и какими путями расходится информация.
Я решаю, кому и сколько следует знать, на какие вопросы разрешено отвечать, и где проходит граница между диалогом и «к этому разговору вы еще не готовы».
(на самом деле прямо сейчас я не решаю вообще ничего — даже за саму себя, что говорить о других — и от этого становится только хуже)
Вместо того, чтобы положиться на Тетча и хоть немного снять ответственность пополам с напряжением, я накручиваю себя только больше. Беспомощность, даже вынужденная и трижды обоснованная, бьет по всем болевым точкам разом: я отчетливо понимаю, что не могу справиться без посторонней помощи.
Да и с ней-то не факт.
Приятный бонус двух неравных — как по статусу, так и в плане возраста — браков: не с потолка приобретенная тяга держать вещи под контролем.
Мне нужно знать, как пройдет мой день и вся неделя целиком.
Я составляю списки и списки для списков.
У каждой вещи в доме есть свое место, и достаточно будет сдвинуть что-нибудь на сантиметр, чтобы я забила тревогу, а потом вызвала копов.
Маленький побочный эффект — навязчивая потребность всегда и везде оставаться в центре внимания.
Словно стоит выйти из ярко освещенного пятна посреди сцены, и я просто-напросто исчезну; от меня ничего не останется (разве что коллекция сумок и туфли на такой шпильке, что ей можно пробить чье-нибудь сердце насквозь).
Мне страшно.
Я сжимаю ладонь Тетча так, словно не прочь сломать ему пальцы; пытаюсь подстроиться под ритм его шагов и смотрю туда, куда смотрит он.
Ничерта не вижу, ну да кто бы сомневался.
— Сама — никогда. Сначала это были просто сны, — нехотя размыкаю губы: признаваться, так хотя бы по доброй воле и какой-никакой инициативе.
— Потом... перед нашей последней встречей, помнишь? Я проснулась утром, а ноги все в царапинах... и в земле.
Это тоже в каком-то смысле интересно: эволюция воображаемых похождений. Я почти не сомневаюсь в том, что прошлой ночью тоже устраивала праздник лунатизма, но почему-то не дошла до цели, зато со второй попытки умудрилась не только надеть туфли — в кресло-то я без них забралась, — но и пропуск с собой захватила.
Если предположить, что внутри меня есть что-то еще, то оно быстро обучается.
И очень хотело сюда попасть.
— У меня была цель. Не знаю, какая именно, но если бы я здесь не упала, то, наверное, уже дошла, — судя по ответной гримасе, Тетч такой оптимизм не оценивает.
Я сама не особо верю, что у истории должен быть именно счастливый финал: c'mon, из тех, кто задержался в Зоне дольше положенного, ни один еще не вернулся, чтобы поделиться опытом. Только идиот будет надеяться, что это однажды случится.
— ...и я все еще знаю, как дойти, — добавляю намного тише, подчиняясь порыву.
Нужно развернуться прямо сейчас, пока мы еще не
(...что?)
I’ve done the math. This times that equals you’re a cunt.
У Зоны есть ловушка, на которую ведутся все без исключения; незаметная чутью и едва ли кажущаяся опасной, она чаще остается неосознанной и недооцененной — многие о ней просто не задумываются, хотя она находится прямо в голове в виде стремления все рационализировать.
Даже сейчас я пытаюсь сквозь рассказ Дон провести какую-то логическую цепочку: по большей части, это лишь жалкая попытка приглушить волнение от факта, что теории, раскручивающиеся у сталкеров, вдруг перестают казаться надежными.
Там, где ждешь малейших правил и законов, вдруг оказывается абсолютный беспорядок.
Я пытаюсь прикинуть хоть какой-то обоснуй, но любые мои предположения только увеличивают градус напряжения.
У меня нет ни одной убедительной причины не верить Дон, как у неё, вероятно, нет причин мне врать.
Я не уверен, что стоит вообще как-то намекать о так называемом зове; еще несколько минут назад я был уверен, что это касается только тех, кто сюда ходит больше одного раза.
Да и тот ли у Хэдли случай?
Отсутствие повторных визитов, кстати, ни разу не гарантирует защищенности от тяги вернуться назад.
Теория вновь допускает исключения, да и, по сути, не имеет никакого основания для своего существования: все гуляющие легенды между сталкерами только добавляют не особо значительное количество уверенности в следующей прогулке — то, что она настанет, никто уже сомнению не подвергает.
(забавно, я так долго таскался с вик и её зависимостью)
(и посмотрите, где я теперь)
Русская рулетка, в которой неизвестно ни числа пуль, ни числа слотов в барабане.
Фельгенгауэр такую лирику бы оценил.
Мне не впервой находится под непонятной и нелогичной властью чего-то, что не имеет в своих действиях хотя бы доли внятной обоснованности — может, это пока способствует моей выживаемости здесь, а может я опять пытаюсь найти какую-то причинно-следственную связь.
Обоснуем может быть что-угодно: от «я был в пределах поражения в момент катастрофы» до «мама говорил, что я особенный».
Только «обоснуя», как такового, нет, но смириться с волей случая весьма затруднительно, а все, что я сейчас осознанно хочу, это выбраться отсюда, передать Хэдли её коллегам и не возвращаться в Зону ближайший месяц, как минимум.
Так называемая иллюзия контроля хотя бы приема дозы.
Я продолжаю плавно смещаться налево, ограничившись в диалоге (?) с Хэдли неоднозначными междометиями, пока пытаюсь взять хоть под какой-то контроль беспокойно мечущиеся туда-сюда мысли.
— И мы туда не пойдем, — категорично отрезаю и на секунду сжимаю пальцы Дон сильнее для собственного убеждения в своих намерениях.
Сама мысль, что Зона откровенно тащит Дон куда-то
(я не верю, что проблема в голове хэдли взялась из-за её впечатлительности на фоне общения со сталкерами)
меня не так сильно напрягает, как фактически мое препятствование этому. Хэдли, очевидно, в сознании и у неё относительный порядок с восприятием реальности, оценкой рисков и всем тем, что ей обычно помогает держаться в списке лучших работников месяца Мейер-Кан
(не уверен, что такой есть, но допустим)
только как долго это продлиться?
И не повторится ли опять?
Простой способ — собрать вещи и убраться из Ок-Риджа, а еще лучше из Штатов.
..ну и много кто из наших это сделал?
— Я впервые о таком слышу.
Окей, неприятная правда всяко лучше пустых иллюзий, особенно когда речь идет о Зоне.
— Ну, как. Я слышал про мм.. зов.
(точнее, испытывал)
— Но точно не про тех, кто никогда тут не был.
Мне приходится остановиться вновь, чтобы подумать, куда лучше сместить нашу траекторию. Внутреннее напряжение я списываю на набор подозрительных, неподдающихся какой-никакой сложившейся моей картине мира, фактов, но в какой-то момент я вынужден вновь резко затормозить.
Простая мысль, порожденная, вероятно, чутьем — или черт его знает, чем еще — формулируется в моей голове еще на рассказе Дон, но только сейчас я обращаю на неё внимание; до боли сжав зубы, я прикидываю, что делать дальше и стоит ли говорить сейчас о чем-то Хэдли.
Там, где есть одна странность, появится еще штук пять новых. Меня озадачивало, что дорога до Дон была относительно простой и спокойной, меня все еще озадачивает вся эта история от направленного в Зону лунатизма
(при котором не забывается нужная бумажка, чтобы точно попасть, куда надо)
до целости и невредимости Хэдли с её навязчивыми идеями.
На мгновение я начинаю сомневаться, что сзади меня вообще настоящая Дон, а не порожденная этим местом иллюзия
(вторая ловушка: если начинаешь прогнозировать плохие исходы, то остановиться в этом становится крайне трудно даже под зовом логики)
но порыв паники и идиотизма удается быстро купировать.
И все-таки, судя по тому, что находится перед нами, у Зоны, очевидно, совсем другие планы на наше пребывание здесь, потому что я предпочту довериться своей интуиции, чем её проигнорировать — и сейчас она говорит, что впереди дороги нет.
— Здесь тоже не пройдем, надо вернуться назад, — не хотя сообщаю в надежде, что никаких вопросов не будет.
Дон же не захочет всерьез все-таки пойти туда?
..и главное: не захочу ли я сам.
it's like a losing game of hangman and the letter we need is U
GOOD L_CK (YO_'RE F_CKED)
Я запоминаю каждое его слово.
Негласный уговор сталкеров с корпоратами довольно прост: мы не задаем им вопросы — они тоже не требуют от нас ответов. Все попытки что-то вытянуть, систематизировать и объяснить неизбежно приводят к тому, что стопка отчетов вырастает на три дюйма, отдел аналитики загибается в попытке хоть как-то ее обработать, а на выходе мы получаем занимательное ни ху я.
Тем более, что все их свидетельские показания представляют собой бред сивой кобылы.
Я читала истории, которые не смогла бы выдумать даже под кислотой; была ли от них хоть какая-то практическая польза? Если бы. Одни проблемы — чтобы обрабатывать каждый чих на территории Зоны, нужно расширять штат в геометрической прогрессии.
Чем больше людей — тем выше риск.
Чем выше риск — тем сильнее охуеем мы с Роем, когда начнем разбираться с последствиями.
Короче, я так-то тоже не заинтересована.
(...но сейчас слушаю тетча с явным интересом: вдруг ляпнет что-то такое, что мне пригодится)
— Ты про тот зов, который мешает вернуться, если задержаться здесь на денек-другой? Или есть еще какой-то? — я прикидываю время: по всему выходит, что из рекордных тридцати шести израсходована минимум треть.
А теперь вспомним, что речь шла о рекорде, и мало кто из сталкеров позволяет себе загулять здесь до вечера. На ночевку остаются только конченные экспериментаторы — вроде Джеки, — и те, кому очень сильно не повезло.
Вторые, как правило, здесь и остаются: странно, что нам до сих пор не попалось на глаза чье-нибудь тело.
Их ведь никто не вытаскивает, да и зачем.
Я слышала, что некоторые даже не разлагаются. Так и лежат, как будто не умерли, а заснули.
— Ты устал, — в моем голосе нет сочувствия, только сухая озабоченность. — Какой твой максимум здесь?
Что-то подсказывает, что придется поделить на два.
Когда он говорит, что нам нужно вернуться, я киваю.
Может, Тетч пока еще в самом деле этого не понимает — но скоро поймет.
Не уверена, что Зона выпустит его отсюда, даже если он меня бросит.
Надо было раньше.
I’ve done the math. This times that equals you’re a cunt.
— Типа него, да.
Одарять Дон подробностями, которые можно будет использовать против меня или моих коллег по цеху, я желанием не горю, как и не делаю высокие ставки на то, что она проявит какую-то благодарность в случае успешного выхода отсюда. Один из способов взять сталкеров под контроль сильнее: мягко намекнуть, что вход сюда им может перестать быть столь доступным.
Я не раз прокручивал в голове, что будет с тем, у кого вдруг пропадет возможность сюда входить. Счастливую концовку, что в один момент всех попросту отпустит, я не рассматриваю ввиду своего скептичного отношения к любым положительным теориям, связанных с Зоной; в плохих концовках у меня всего два варианта: либо сталкер ценой всего добирается сюда, либо попросту вышибает себе мозги.
Понимание, что эти два сценария, скорее всего, коснуться непосредственно меня — если я не сдохну раньше, например, сегодня — не впечатляет должным образом, как и любые идеи о смерти, в принципе. Мое восприятие собственной кончины явно разнится с тем, что пишут в книгах и показывают в фильмах, хотя я никогда не замечал за собой суицидальных мыслей или даже банального желания покончить с этим всем как можно скорее.
(если проблема достает тебя настолько, что жить около ней становится невозможно, то просто утопи её)
(не самому же топиться)
Хэдли говорит правду.
Моей осознанности хватает, чтобы не соваться сюда почем зря слишком часто, и дело даже не совсем в физической усталости.
— Больше шестнадцати часов я здесь не находился. Не знаю, предел это или нет, я не экспериментировал.
И до момента, как я переступил черту из Зоны назад, я был уверен, что протяну еще столько же, если не больше.
Только я и сам не понял, куда тогда делось время, пока не поговорил с теми, с кем происходило подобное.
— В любом случае, я стараюсь не оставаться здесь до заката солнца и не находиться здесь дольше восьми часов, — зачем-то добавляю, будто это может хоть как-то сейчас успокоить, хотя, наверно, лучше просто попытаться убедить, что со мной все в полном порядке.
Я спокойно удерживаю в голове мысль, что бывало и хуже, у Дон не остается пока больше опций, чем держаться за меня.
Возвращаемся назад мы до той точки, где я остановился последний раз. На этот раз я не тороплюсь идти сразу в противоположную сторону, долго всматриваюсь вперед, чтобы избавиться от все не покидающего ощущения, что в этой стороне мне в ближайшее время ловить нечего.
С максимально возможным для меня спокойствием я все-таки примеряюсь к мысли, что могу в этот раз не выйти: пути еще есть, как и время, и силы — но.
Распределение ресурсов работает там, где есть хоть какой-то контроль над ситуацией.
В любом случае, пока мое чутье работает — и сейчас оно говорит отходить отсюда подальше.
Другая проблема, что оно не сообщает, куда.
Какое-то время мы смещаемся в сторону с заметным уклоном назад: я все еще пытаюсь убедить себя, где-то тут точно найдется лазейка, но лишь осознаю, что с каждым шагом мы отходим от выхода.
Допустим, если Зона что-то и хочет показать Хэдли, то явно не намерена отсюда отпускать.
Мысль разжать руку и уйти одному, конечно, посещает мою голову, но гарантий успеха ноль, а если ключом к выходу с этой прогулки является Дон
(точнее, её цели)
то расходиться с ней сейчас — равносильно самоубийству.
Я лично умирать все еще не планирую.
Взвешивая эти варианты
(мне категорически не хочется идти на поводу этого места, и я рассчитываю как-то это обойти)
я останавливаюсь на том, что вдвоем у нас шансов будет побольше.
А цену мне стоило просить в два раза больше.
— Ладно. Ладно, — я прочищаю горло и расслабляю плечи. — Выпускать нас, очевидно, не хотят. По крайней мере, по этой дороге.
Идея бродить до тех пор, пока не найдется лазейка, полна идиотизма.
Она не выпустит нас сейчас ни по какой дороге.
С тупым смирением я все-таки прочерчиваю определенную цепочку: Зона дала мне дойти до Хэдли не для того, чтобы я её отсюда вытащил.
Но зачем тогда вообще к ней пустила?..
Гадания, что может быть в теоретическом замысле этого места, рискуют довести до паники даже меня.
Терять самообладание всего-то на втором
(или третьем?)
часу тут — непозволительная роскошь.
Мы можем остаться здесь и подождать, пока её намерения рассеяться, но это может быть просто убийством времени.
К тому же, Дон упоминала, что эта ночь — не первая, когда она вышла из дома куда-то.
И все-таки идею пойти туда, где находится цель Хэдли, вслух я не озвучиваю, потому что она выглядит как добровольный прыжок в чужую ловушку, поэтому пока я веду нас туда, куда мне позволяет чутье.
Или Зона.
Неважно; в любом случае, пока это лишь отдаляет нас от выхода, а о возвращении через час можно и позабыть.
Главное, вообще отсюда теперь выйти.
it's like a losing game of hangman and the letter we need is U
GOOD L_CK (YO_'RE F_CKED)
Кое-какие мысли все-таки лучше оставить при себе: я молча киваю и решаю не говорить, что сегодня, по всей видимости, именно тот день, когда от рубрики «эксперименты» Тетч уже точно не отмажется.
Панический страх куда-то отступает — мое принятие помножено на депрессию.
Делай что должно и будь что будет.
Или не делай, без разницы: закрадывается подозрение, что мы только зря теряем время и силы.
Часом раньше, часом позже — все равно окажемся там, куда она хочет нас привести.
(тетча, видимо, просто за компанию, но черт знает)
Тягучее оцепенение обволакивает не только тело, но и мысли; я заторможенно переставляю ноги и послушно тащусь в любую сторону, в какую только поведут.
Какая разница, никак иначе мы отсюда все равно не выйдем — просто Тетчу нужно больше попыток, чтобы как следует обломаться, а я сдаюсь раньше.
Никогда не претендовала на гордое звание сталкера, так что даже не стыдно. Ни капли. Не-а. Пусть скажет спасибо, что я не бьюсь в истерике и веду себя относительно тихо: с учетом всех обстоятельств это уже можно зачесть бонусными баллами в карму.
Весь маршрут в обратную от выхода сторону выглядит как беговая дорожка в парке, где самым опасным препятствием может стать попавший под подошву кроссовка камешек.
Я пытаюсь воскресить в памяти примерную карту, но не могу выудить ничего детальнее, чем «мы пришли с севера, а теперь прем куда-то на юг».
Судя по всему, напрямую к заброшенным корпусам лаборатории, из которых давно попытались вытащить все, что не приколочено. Забавная штука: в нашем распоряжении есть детальные поэтажные планы каждого здания, но они еще ни разу не сошлись с тем, что на самом деле находится внутри.
Кто-то умудрялся попадать даже на этажи, которых никогда не было.
В подвалы, отсутствующие в проекте.
Молчу про коридоры там, где их никто не ждал, и глухие стены на месте дверей: окриджская лаборатория давно и окончательно спятила, местами поделила себя на ноль и обросла собственными легендами вроде той дурацкой комнаты, исполняющей желания, или могильника, куда, по чьей-то версии, сами сползаются трупы со всей территории.
Дай идиотам возможность на ровном месте сочинить десяток мифов и наслаждайся.
Какие-то из них я сама и запускала — чтобы в потоке ереси надежно затерялись крупицы по-настоящему ценной информации, и их не воспринимали слишком уж всерьез.
Рептилоиды, нанороботы и золотой шар, который сделает всех счастливыми.
Никто не уйдет обиженным.
(никто не уйдет)
— Тебя кто-нибудь ждет? Девушка? Родители? Золотая рыбка в стеклянной банке? Плесень в кофейной чашке? — праздное любопытство и попытка немного отвлечься: пялиться по сторонам быстро становится скучно, я почти уверена, что здесь нам обоим ничего не угрожает, и до ближайшего здания мы дойдем прогулочным темпом минут эдак за пятнадцать.
Что будет потом — другой вопрос. Хороший. Ответа у меня на него нет (или есть, но не такой, который мог бы меня устроить).
I’ve done the math. This times that equals you’re a cunt.
Мои попытки как-то смещаться с позволенной траектории заканчиваются одинаково: я смиренно веду нас назад к намеченной дороге — и эта предопределенность вызывает во мне ровным счетом никакого доверия, из-за чего приходится буквально уговаривать себя расслабить напряженные мышцы и стараться не думать обо всем плохом сразу.
В частности о том, что какая-то часть моего сознания с каждым сделанным шагом в сторону, куда нам велено идти, все сильнее склоняется к мысли подчиниться.
ведь если бы она хотела, мы бы уже умерли, так?
(нет, не-а)
Дон терпеливо позволяет таскать её буквально туда-сюда по доступному периметру; периодически я быстрым взглядом оцениваю её состояние по внешнему виду — степень отклонения от душевного баланса определить трудно, хотя я ставлю на вовремя закупоренную панику, которая в любой момент может натурально так ебануть
(и никто её за это тут, честно говоря, не осудит)
и на схожее с моим желание принять правила игры.
Физическое же состояние оценивается примерно как: дышит ровно, моргает, шевелится, цвет лица естественен для этой местности — значит, порядок.
Солнце все еще продолжает подниматься выше из-за горизонта и прилично напекать; чтобы как-то стабилизировать свой мыслительный процесс, я пытаюсь едва ли поминутно посчитать, сколько каждый из нас тут уже находится, пока поправляю капюшон
(часа три точно есть, так?)
(какой лимит зона отводит дон?)
(не делится ли он сейчас пополам между нами?)
и уже без какого-либо недоумения высматриваю знакомую местность близ территории бывшей лаборатории.
Восхитительно.
— Хм.
То ли профессиональный опыт, то ли личные таланты Хэдли, но хорошие вопросы она задавать умеет; на секунду я задумываюсь над ответом, скорее, для себя, прежде чем вовлечься полноценно в диалог:
— Ну, кружку перед выходом я сполоснул.
Старые сомнительные установки, от которых я даже не предпринимаю попыток избавиться: чем меньше следов своей жизни оставляешь, тем больше шанса, что про тебя попросту не вспомнят. До катастрофической тяги сливаться со стеной в любой компании и ситуации дойти не успело — да и не настолько все плохо — но часть привычек плотно и, скорее всего, безвозвратно встроилось в мой культурный код.
В любом случае, сейчас я пытаюсь сделать вид, что вполне способен иногда отшучиваться.
— А так — если только сестра озадачится моим исчезновением. Но, думаю, с ней договорятся быстро.
Немного подумав, добавляю:
— Ну и твои коллеги.
Помимо наших голосов, тишину прерывают только наши шаги и дыхание; я кошусь на Хэдли еще раз — по большей части, чтобы отвести взгляд от приближающегося здания лаборатории — встрепанные волосы, несмотря на очевидные попытки это исправить, ссадина на лбу, пыльный развод на щеке.
Дон оказывается до глупого клишированной визуализацией фразы «все пошло наперекосяк»; я же вполне четко осознаю, что предпочел бы видеть Хэдли с каждым идеально уложенным на свое место волоском в прическе за пределами стены, а не получить крайне сомнительную привилегию увидеть её в альтернативном неряшливом образе здесь.
В любом случае, сейчас любые диалоги даже на самые нехарактерные темы кажутся уместными — хотя бы в целях сохранения самообладания на фоне осознания, что около тебя живой человек.
— А тебя? Родители?
Мы, конечно, не друзья, но вряд ли кто-то из нас вообще захочет обсуждать этот день с кем-либо еще, да и проблемы надо решать по мере актуальности.
Например, сейчас меня больше заботит вопрос: есть ли у нас вообще какие-то шансы заговорить с кем-то за пределами стены?
it's like a losing game of hangman and the letter we need is U
GOOD L_CK (YO_'RE F_CKED)
Момент можно назвать почти трогательным.
Скорее всего, до следующего утра мы уже не дотянем. Может, и до вечера-то не доживем — самое время обняться и рассказать друг другу о детских травмах. Главное не трахаться, потому что у меня все еще есть какая-то надежда, а хоррорах те, у кого был секс, умирают первыми.
Эту мысль я решаю не озвучивать.
— Ах да, Виктория, — зато озвучиваю другую, с легкой досадой цокая языком: прежде, чем задавать элементарные вопросы, стоило хоть немного напрячь память.
Если я постараюсь, то вспомню не только текущий статус его родителей — мертвы, конечно же, — но и обстоятельства, при которых оба изволили отъехать в мир иной, а также девичью фамилию матушки, если таковая менялась в течение жизни.
Другой вопрос, что мне никогда прежде не доводилось внимательно изучать его личное дело.
Тетч просто не давал лишних поводов беспокоиться на свой счет, а я привыкла не трогать то, что отлично работает и без меня.
Встречный вопрос закономерно веселит: интереса в нем всяко меньше желания говорить.
С тем же успехом мы могли бы повторять немецкие модальные глаголы, заполняя кричащую пустоту вокруг белым шумом. Вряд ли он вообще заметит, если я переведу тему или придумаю себе новую биографию с отцом-насильником, матерью-шлюхой и старшим братом, который повесился на сосне.
— Там, где я работаю, по умолчанию предполагается, что личные контакты стоит оставлять... одноразовыми, — вряд ли это можно назвать корпоративной тайной: административные должности в Мейер-Кан обычно достаются тем, в чьих приоритетах не числится семья-друзья-путешествия.
Не припоминаю, чтобы хоть кто-то из нашего отдела уходил в декрет или просил отгул на похороны любимой бабушки.
Знаю только, что шеф предпочитает набирать в штат тех, кто ставит галочку в вопросе «мучили ли вы в детстве животных?».
(шутка)
(или нет)
Я поворачиваю ладонь, сцепляя его пальцы со своими: так удобнее и спокойнее.
Мне вообще на удивление комфортно в компании Тетча, даже несмотря на декорации: словно все вокруг — одна неспешная оздоровительная прогулка для тех, кто привык к десяти тысячам шагов в день и не хочет понижать планку.
В этом есть что-то...
— Иногда это немного неудобно. Если решу лечь на какую-нибудь плановую операцию, придется указывать тебя или Джеки контактным лицом, — я умудряюсь даже хрипловато рассмеяться.
Есть что-то...
Под подошвами кроссовок еле слышно шуршат листья. Я почти не смотрю ни под ноги, ни по сторонам, рассеянно поглядывая то на Тетча, то куда-то перед собой.
Что-то...
Неправильное.
I’ve done the math. This times that equals you’re a cunt.
Наверно, сейчас я должен картинно раздуть ноздри, как-нибудь артистично фыркнуть и изобразить намек на недовольство — обычно ведь такая реакция предполагается на показательную осведомленность чужой жизнью, да?..
Come on, вряд ли Дон наизусть перечислит все даты, в которые Вик выписывалась из рехаба, но наверняка такой список у неё где-нибудь есть.
Или у кого-то еще из Мейер-Кан, кто любезно предоставляет Хэдли любую информацию.
Примерно по этой причине, я, в принципе, не пытаюсь прыгнуть выше головы и достичь отметки «а вот сейчас я малость охренел».
Возможно, это стало еще одним доводом отправить за ней все-таки меня — понятия не имею, ведутся ли там личные дела с нашими психологическими портретами, но, насколько я могу судить, пометок с замечаниями у меня будет всего меньше, чем у Джеки и Фельгенгауэра.
(ну а с вик действительно будет легко договориться)
Реплика про одноразовость контактов вызывает усмешку: точнее описать личную жизнь большего числа сталкеров и не получится. Некоторые все еще остаются при семьях или в намеке на серьезные отношения и умудряются при этом искусно держать близких в неведении о своем прибыльном хобби, но даже первичная разница в мышлении не избавляет от общего паттерна в коллективном сознании.
Сталкеры и между собой-то не шибко близкие товарищи — и удерживание дистанции определяется не только желанием не выглядеть совсем уж как тайный клуб любителей шататься непонятно где, но и пониманием, что эти связи и не должны быть крепче соломинки.
Восходящие на Эверест часто бросают своих товарищей или альпинистов других экспедиций, которых уже не спасти: а) есть риск погибнуть самому, б) второго шанса подняться может больше и не быть, потому что опции «помочь и догнать своих» попросту не существует.
Разница только в том, что зеленые ботинки здесь лучше не использовать как ориентир.
И все-таки пока Хэдли не попала в списки несправедливо брошенных, а мое агрессивное желание выволочь её отсюда любыми способами трансформировалось в спокойное смирение: пока нам не покажут что-то
(или не дадут мне довести дон до чего-то)
ходу назад нет.
Дон шутит
(в смысле, без намеков на определенное социальное неравенство)
и меня в ответ, скорее, смешит не перспектива проснуться утром от звонка оперирующего врача Хэдли, а факт этой прогулки с попыткой в какой-то личный разговор — спасибо, что не среди могил, но если так подумать...
Вряд ли Зона вошла хотя бы в один топ-10 мест, где стоит гулять с девушкой.
С любой девушкой.
Обветшалая вывеска в нескольких метрах от нас становится первым препятствием на дороге сюда. Я останавливаюсь и несколько секунд молча изучаю проржавевшие буквы, напоминающие о когда-то былом величии местного научного учреждения, прежде чем обернуться назад — без особой надежды, но вдруг все-таки случится чудо.
Тянущийся за нами горизонт вызывает ощущение зловещей пропасти: граница на пути назад, дальше которой нам ходу нет, очевидно, двигается следом за нами.
Мне хочется верить, что это все — не дорога в один конец, но даже если так, то это всяко симпатичнее, чем быть перекрученным в фарш.
Вывеска продолжает монументально стоять на месте; я коротко сжимаю ладонь Дон и даже пытаюсь улыбнуться — надеюсь, это не выглядит как совсем безнадежный акт отчаяния, но я все еще настаиваю на том факте, что мы до сих пор не превратились в деформированные куски костей и мяса.
Как никак, плохим знаком это назвать трудно.
— Значит, туда?
Мне бы очень хотелось поверить в великий замысел Зоны, но ни одна из приходящих мне в голову концовок этого сценария не подходит под категорию счастливой — то есть в той, где мы остаемся живы.
В какой момент я перестал рассматривать вариант с разными исходами для каждого из нас — вопрос хороший.
Скорее всего, когда понял, что одному мне отсюда выйти тоже не дадут.
Я вижу по взгляду Дон, что показатель оптимизма в ней сейчас примерно на том же уровне.
— Я там был. Несколько раз. Если чутье не будет подводить, то вполне может повезти.
Наверно, стоило обнадежить чуть получше.
— Если хочешь пить, у меня в рюкзаке фляга, в переднем кармане, — я киваю, давая понять, что она может достать сама, если понадобится — тут нам в любом случае придется разжать руки.
Я не спрашиваю у Дон, готова ли она — я и сам-то не сильно мотивирован.
— Старайся там на разжимать руку, хорошо?
it's like a losing game of hangman and the letter we need is U
GOOD L_CK (YO_'RE F_CKED)
— У тебя что, инсульт? — я делаю самое озабоченное лицо, на которое только способна, и во взгляде Тетча на мгновение мелькает вполне искреннее недоумение.
Потом меня снова разбирает неуместный смех, а до него, кажется, доходит.
По-моему, это первый раз, когда он вообще при мне улыбается: не считая той вымученной гримасы вежливости, которую он счел нужным из себя выдавить при самой первой встрече.
Тогда я, помнится, посоветовала ему больше не напрягаться.
Ну он и не стал.
На давно покинутой гостевой парковке все еще остаются автомобили. Один или два выглядят проржавевшими настолько, что коснись их пальцем — в пыль искрошатся даже резиновые покрышки. Стоящий совсем рядом седан, наоборот, бодро блестит на солнце целыми и без малейшего пятнышка стеклами; на металле — ни грязи, ни пыли; номерные знаки можно прочесть за полмили.
Мне почти интересно, что случится, если оставить на капоте бутерброд и вернуться через месяц.
Не удивлюсь, если даже булка не зачерствеет.
— Не хочу, — качаю головой, когда Тетч спрашивает про воду.
Я не устала, не голодна, практически спокойна и, в принципе, чувствую себя нормально.
Еще шаг или два я делаю, обдумывая эту мысль: она, как луна, упорно поворачивается ко мне одной стороной и наотрез отказывается демонстрировать обратную.
Мне нормально.
Я останавливаюсь, до боли прикусывая нижнюю губу. Пальцы, сомкнутые на его, превращаются в окостеневшие коряги: так сжимают оголенный провод, когда спазмом от электрического удара уже свело мышцы.
— Тетч, — мне не хватает воздуха и чего-то еще. Пытаться заставить собственный мозг работать — все равно что опрокинуть десять шотов подряд и мучительно заставлять себя протрезветь одной только силой безграничного упрямства.
Когда стены пляшут перед глазами, сколько их ни зажмуривай, а обратный отсчет от десяти до нуля кажется интеллектуальным подвигом.
Я цепляюсь за то единственное, что могу осознать совершенно точно: я не хочу пить.
Цепочка разматывается неохотно и со скрипом — сколько прошло часов, двенадцать, четырнадцать, все шестнадцать?
— Нам туда не надо, — я мотаю головой, даже пока произношу это вслух: интуиция кричит, что именно туда-то нам и надо, и даже очень, а если пойти в другую сторону, то немедленно случится крест гроб кладбище череп и пидор.
В любой последовательности или даже одновременно.
— Не могу сосредоточиться, — шепчу почти жалобно: подозрение где-то совсем на поверхности, и мне не хватает совсем чуть-чуть, чтобы за него уцепиться.
(я помню, как хорошо и спокойно мне было буквально пять минут назад)
(как он пытался улыбаться в ответ на мои неловкие шутки)
Вот оно.
— У тебя нет ощущения, что ты... под чем-то?
Потому что у меня оно только крепнет — с каждой секундой.
I’ve done the math. This times that equals you’re a cunt.
В смысле, нам туда не надо?
Я растерянно моргаю, продолжая смотреть на Дон с приклеенной улыбкой на лице, и немного не понимаю, о чем она говорит.
А куда нам еще надо?
Другой дороги больше нет, Дон.
Мне не нравится поведение Хэдли; я всматриваюсь в её глаза, пытаясь найти очередной намек на шутку — кажется, последние несколько минут у неё вполне располагающее к этому настроение.
Зона-таки добралась до её сознания?
Через неё меня хотят затащить в ловушку, от которой я нас уводил все это время?
С каждой новой репликой Дон мои мысли начинают ускоряться; секунда, вторая — и в моей голове уже сплошное броуновское движение. Я цепляюсь за слова Хэдли, которая для здравой части меня остается неожиданным островком безопасности, и параллельно не против, чтобы она прекратила.
Например, заткнулась раз и навсегда.
Она же не думает, что просто так уйдет отсюда?
Что это будет так же просто, как она сюда пришла?
В Зоне таких солнечных дней не бывает, милая.
— Что ты, блядь, несе... — я осекаюсь на полуслове — то ли от неожиданной даже для самого себя агрессии в голосе, то ли впервые за последние пару минут нащупывая что-то, что может дать ответ.
Не бывает.
Я продолжаю пялиться на неё во все глаза, безуспешно пытаясь расцепить наши пальцы — тело напрочь отказывается подчиняться простым командам, кроме «сделай вдох» и «моргни». Резкий разгон из относительного спокойствия и уверенности в безопасности происходящего до агрессии на грани желания отвесить Дон пару пощечин определенно намекает, что в словах Хэдли есть доля истины. Головокружительные эмоциональные качели — не то, что может охарактеризовать меня даже после бутылки крепкого в одно горло, тяжелее травки я ничего не пробовал, если только не...
На место агрессии возвращается непоколебимое спокойствие. Я физически чувствую, как мои лицевые мышцы расправляются, и весь мой вид излучает добродушие и приветливость, пока я пытаюсь поспевать за собственными мыслями, которые уже стремятся опять провалиться в какую-то очередную неконтролируемую мне яму.
И все-таки я успеваю вспомнить, что нечто подобное я испытывал из-за неправильно подобранного мне препарата.
(первые и последние два раза когда я всерьез занялся самоанализом закончились курсами антидепрессантов)
(причинно-следственная связь максимально упрощенная, но сам факт)
— Есть, — честно признаюсь, чувствуя накрывающую волну безнадеги и тотального принятия своей бесславной смерти. — Но другого выхода больше нет.
Какая разница, что будет дальше, Дон?
Нам ведь даже не ради кого возвращаться.
Одна ты все равно никуда не пойдешь.
Я все еще стою, как вкопанный, и не могу пошевелиться в какую-либо сторону. Мой безрадостный настрой, намекающий на почти добровольную попытку шагнуть в ловушку, никак не коррелирует с моим вполне искренним
(а сейчас буквально вопящим во мне)
желанием оставаться в живых — возможно, благодаря этому я все еще не потащил Хэдли за собой в сторону лаборатории.
А, может, потому что я, собрав остатки воли, пытаюсь дотянуться сейчас до закрепленного на поясе ножа, потому что боль видится мне единственным быстрым и надежным способом как-то избавиться от этого морока.
it's like a losing game of hangman and the letter we need is U
GOOD L_CK (YO_'RE F_CKED)
Поначалу мне кажется, что все будет просто.
Нужно только немного постараться, и любая проблема обязательно решится. Приложи усилия и получи результат.
(гимн всего моего детства; тех его периодов, в которые я под неусыпным надзором матери пыталась развить в себе какой-нибудь Большой Талант)
Либо я недостаточно стараюсь, либо гипотеза идет нахуй — Тетч только рявкает в ответ и вообще не выглядит внезапно прозревшим. Страх ползет мурашками по позвоночнику: я не слишком-то привыкла, что на меня повышают голос.
Родители предпочитали прогрессивные методы воспитания
...и крупно проебались, но об этом потом.
Оба брака преимущественно обходились без скандалов: последний вечер с Брайаном не в счет, он вопил только в самом конце, когда лишился глаза.
Короче говоря, чужая явная агрессия мне совершенно непривычна — и я вообще не понимаю, как на нее реагировать и чего ждать. Не в состоянии оценить угрозу: может, он уже планирует, как пустит меня на фарш.
Или, может, это просто попытка сбросить пар.
Я НЕ ЗНАЮ, я кричу в собственном черепе, чувствуя себя лабораторной мышью в коробке, чьи стенки плавно сходятся к центру.
Еще минута-другая, и меня раздавит, а я даже не поняла, в чем заключалась суть опыта.
Вторая резкая перемена не добавляет спокойствия и даже наоборот. От недавней вспышки как будто не остается и следа: он утихает, вертикальные морщины на лбу разглаживаются, уголки губ чуть поднимаются вверх.
С таким лицом можно озвучивать прогноз погоды в штате Айова. В рифму.
Или раскладывать фарш по пакетам. Тот самый.
— Тетч, — повторяю, на этот раз почти заискивающе.
Эй, ты должен был меня спасать, а не становиться моей проблемой.
Это, в конце концов, нечестно и ни разу не по-джентльменски.
— Бернхард, — если ему и приятнее слышать, что я зову его по имени, а не по фамилии, он себя ничем не выдает. Я в полушаге от паники и едва балансирую где-то между отчаянием
(окей, делай что хочешь — убей себя, и меня заодно, да хоть весь город на воздух пусти, если получится)
и истерикой
(мне не придется принимать никаких решений, если я буду просто рыдать пока не сдохну)
— Мне больно, — когда я думала, что могу сломать ему пальцы, я себя явно недооценила.
А вот он мне, кажется, может.
Я перехватываю его запястье свободной рукой и тщетно тяну в сторону: все это время он смотрит мне прямо в глаза, но как будто не видит.
Курс самообороны в моей голове заканчивается примерно на «схватите что угодно и тычьте куда-нибудь в район лица».
(я оставила мужа инвалидом, я знаю, о чем говорю)
Но под рукой ничего нет, рюкзак беспомощно болтается, оттягивая локоть, да и калечить Тетча мне пока не хочется. Как долго будет продолжаться это «пока», я совершенно не уверена, и потихоньку тянусь к молнии.
Внутри — замшевые le silla за шестьсот евро с пятидюймовой шпилькой.
— Бернхард, пожалуйста, — я совсем не хочу оставить каблук в его черепе, но еще чуть-чуть, и мне придется.
(если собачку замка не заест еще раз)
I’ve done the math. This times that equals you’re a cunt.
Я сопротивляюсь — одновременно себе, Дон и тому, что мне хотят навязать делать.
Подростковый бунт и протест в свое время благополучно пролетели мимо меня: пока мои ровесники подвергали сомнению авторитет взрослых, рьяно пытались выпутаться из-под родительского контроля, спорили с учителями на актуальные проблемы социума и предвещали все то, что сейчас активно показывают в школьных драмах на Нетфликсе, меня хватало на отпор только одному фактору.
До сих пор уровень моих потребностей держится на прежнем показателе — не пиздят и на том спасибо.
Мысль перестать буквально смакуется в голове, пока Хэдли пытается достучаться до остатков моего здравого смысла.
Я хочу, чтобы она отошла подальше.
Я хочу, чтобы она не смела дергаться отсюда.
Расстояние до чехла на поясе всего-то несколько сантиметров, радикальное решение проблемы мне всяко симпатичнее, чем художественная борьба сама с собой, тело же выдает набор ощущений, будто я прошел настоящий триатлон.
Дважды.
Я хочу закрыть глаза и открыть их уже дома, в кровати около раскрытого настежь окна, с ощущением — иллюзией — безопасности.
Это она во всем виновата.
Во взгляде Дон — нарастающая паника, у меня в голове — тоже; по достижению определенной отметки сохранившийся принцип «бей и беги»
(а потом добей)
наконец, запускает нужный каскад реакций.
Зубы смыкаются на внутренней стороне щеки и сжимаются, пока лицо Хэдли не застилается яркими белыми вспышками, а рот не заполняет кровью; каждый прорванный слой ткани пружинит вибрацией по нервам, перекрывая все эмоции и ощущения нахрен.
В секунду, когда я разжимаю пальцы Дон и, не задумываясь обо всяких страшных последствиях, отшатываюсь назад, будто она ударила меня током, из всего спектра ощущений и разношерстных мыслей в сознании выжигается абсолютное понимание, что мне этого не простят — и сейчас это никак не способствует возвращению моего самообладания.
Меня не выпустят отсюда.
За неоправданные надежды по головке не гладят, ведь так?
Умом я понимаю, что и не должен был делать ничего подобного, но на попытку избавиться от ощущения неизбежного последствия меня уже попросту не хватает.
Я оборачиваюсь к лаборатории, чувствуя почти что зверскую усталость — последние минуты, очевидно, стоили мне нескольких часов.
Взгляд магнитом притягивается к поблескивающей на солнце стеклом входной двери.
Если я приду туда сейчас добровольно, у меня может остаться хотя бы небольшой шанс?..
— Надо уходить.
Чему я и научился в школе жизни Малькольма, так простой истине: если кто-то
(что-то)
хочет тебя растоптать, то он попытается сделать это в любом случае.
Так нечего упрощать задачу.
— Если что, дальше идешь без меня, — говорю, обернувшись к ней, полагая, что выгляжу достаточно убедительно в намерении остаться здесь — ну или в понимании, что отведенное мне время здесь стремится к нулевой точке.
Отсутствие чутья не означает отсутствие какого-либо шанса для Дон, а минимальный процент на успех в относительности Зоны вполне себе крупный показатель.
Я же все еще уверен, что на этот раз убежать мне не удастся.
it's like a losing game of hangman and the letter we need is U
GOOD L_CK (YO_'RE F_CKED)
Молния плавно расходится под моими пальцами; внутри - какие-то тряпки (блузка?.. может быть), жестяная коробка неопределенного назначения и, наконец, знакомая текстура замшевой кожи.
Я крепче стискиваю задник туфли, с трудом сдерживая нервный смех: сама идея обороняться итальянской обувью заслуживает отдельного места в личном топе идиотских затей. Калечить Тетча — последнее, чего мне хочется прямо сейчас, но выбирать особо не приходится.
Каждый сам за себя, да?..
Он отпускает мою руку чуть раньше, чем смутная уверенность кристаллизуется в действие. Я прерывисто и неглубоко дышу, синхронно отшатываясь в сторону: из понятных и объективных угроз поблизости только одна, сейчас даже Зона в целом не пугает так сильно, как отдельно взятый Тетч и неясного происхождения тараканы в его голове.
Я отхожу еще на шаг, и еще; приглядываюсь недоверчиво и подозрительно, готовая, чуть что, шарахнуться подальше. На его скулах играют желваки: Бернхард весь, в целом, выглядит как человек, который вынужден в считанные секунды принимать непростое решение.
И вот в чем загвоздка — выводы, которые он делает, меня нихуя не устраивают.
Я категорически против и согласна сделать вид, что ничего не видела, ничерта не слышала и вообще: давай-ка ты завалишь пасть, а там уже как-нибудь разберемся.
— Слышь, рыцарь, — голос проседает на терцию; я почти готова вцепиться ему в шею и выгрызть кусок получше.
Мы так не договаривались. Я на это дерьмо не подписывалась.
Так что будь любезен.
Его голова мотается влево — в такт звонкому хлопку. Я ошарашенно моргаю, потирая ладонь: кто бы раньше предупредил, что это, вообще-то, больно.
Никакого особого осознания в глазах Тетча, как мне кажется, не наблюдается.
Процедуру приходится повторить второй раз: только теперь другой рукой.
— Эй! — возмущенный крик больше напоминает мышиный писк. Я стискиваю пальцы в кулак: может, пора зарядить ему в переносицу, и тогда переговоры пойдут полегче.
В качестве компромиссного варианта я хватаю его за ворот, дергая к себе: еще чуть-чуть, и состоится примечательное лобовое столкновение.
Может, хоть тогда из его башки вытрясет все идеи трогательного суицида.
— Возьми себя в руки, — я рычу ему в лицо, непроизвольно оскалившись; только драматических самопожертвований мне тут и не хватало, гляньте-ка.
— Знаешь, что? Засунь свою интуицию себе в жопу! Ты че, сука, слепой? Глухой? Ты, блядь, инвалид? — голос звенит от злости: я снова трясу его за край куртки, пытаясь подобрать слова.
Просто смотри по сторонам и двигай конечностями, что тут вообще сложного.
I’ve done the math. This times that equals you’re a cunt.
Дон, очевидно, недовольна.
Ни одной идеи, почему.
Моя голова взрывается не столько от боли, сколько от оглушительного звучания шлепка — часто заморгав, я пытаюсь избавиться от звона, пинг-понгом прыгающего по стенкам черепной коробки.
Эй, я имел ввиду не мне усложнять задачу!..
Я с искренним непониманием пытаюсь разглядеть её выражение лица: солнце поднимается из-за спины Хэдли, поэтому силуэт видится мне, преимущественно, черным пятном — ну или потому что я едва ли могу настроить фокус изображения.
Мое непонимание проблемы формулируется как «ну мы же пойдем вместе, но в какой-то момент тебе придется остаться одной».
Я даже готов начать уверять, что это вовсе не так страшно, как может показаться.
У некоторых же получилось, так чем она хуже?
С каких пор я верю в Дон больше, чем она сама в себя?..
В Зоне каждый сам за себя, и сейчас я ей это докаж...
АХ ТЫ Ж СУКА.
Едва ставшая привычной боль в прокушенной щеке срывает стоп-кран, старательно удерживаемый то ли мною, то ли чем-то еще в моей башке. У Дон, очевидно, все сорвалось на пару секунд раньше: я пялюсь в её глаза, осознавая, что теперь-то вижу её более, чем четко
(даже слишком)
и пытаюсь придумать быстрый способ заставить её сбавить тон — не из-за уязвленного самолюбия, а из-за ебучей штуки за моим ухом.
Кстати, о ней.
— Ну вообще-то, — хрипло замечаю, быстро слизывая кровь с зубов, — инвалид.
Неловкая пауза обрывается на моем смешке; ставлю флягу воды, что если бы не этот набат в голове, я бы точно засмеялся в голос.
Ачивмент анлокд, Хэдли.
Справедливости ради, мне становится одновременно неловко и стыдно: первое из-за того, что я, в целом, почти поехал головой и откровенно растерялся, второе — что это Дон пришлось меня приводить в чувство, а не наоборот.
Дело все еще не в самолюбии, а в понимании, как должно проходить мое выполнение задачи.
При этом остатки идеи при первом же удобном случае плюхнуться на землю и остаться здесь еще тлеет где-то на задворках моих искренних желаний.
Ну, в конце концов, где я, а где мои хотелки.
— Ты весьма убедительно рычишь, кстати, и без своих бравых ребят, — не то, что это большая новость. Я чуть подаюсь назад, давая понять, что предпочел бы все-таки распрямиться.
— Пошли отсюда.
Чуть поколебавшись, я все-таки протягиваю свою руку.
Отказ будет вполне естественным исходом, но разделяться все еще плохая идея, а Хэдли, видите ли, не намерена позволить мне тут застрять в ближайшие пару километров.
it's like a losing game of hangman and the letter we need is U
GOOD L_CK (YO_'RE F_CKED)
Сссука.
Я прикусываю костяшки пальцев, чтобы не расхохотаться в голос: ощущение само по себе непривычное, и в Зоне кажется неуместным вдвойне — словно стоит позволить себе лишних эмоций, и обязательно долбанет отдачей.
Помогает слабо; на глаза наворачиваются слезы, меня потряхивает с ног до головы, в горле что-то сдавленно булькает.
Инвалид, блядь.
Как плохо-то, господи.
— Запишу это в резюме, когда решу поискать работу поспокойнее. Коллектором, например, — мне все еще смешно; внутри словно расправляется сжатая пружина, но это чувство имеет мало общего с той странной легкостью, которая чуть не завела нас с Тетчем черт знает куда.
Ничего в корне неправильного, только легкая истерика на грани помешательства.
Вместо вымученных извинений — вот уж чему не научили — я касаюсь его разбитой губы, кончиками пальцев стирая выступившую кровь. На лопнувшей коже тут же выступает свежая, и я машинально тянусь к рюкзаку: только спустя пару секунд вспоминаю, что он, вообще-то, не мой, и пачки влажных салфеток внутри точно нет.
Да и какая разница; если учитывать, как мы оба выглядим, хуже точно не будет, даже если я сейчас приложу Тетча лицом об асфальт.
(чисто теоретические предположения, ничего личного)
Протянутая ладонь как залог мира: я цепляюсь за его руку, все еще икая от задавленного смеха.
Что делать дальше — один большой вопрос, размытой дымкой повисший в воздухе. Очевидно, что идти тем же бодрым темпом, полагаясь единственно на удачу, у нас теперь уже не выйдет.
С другой стороны, а есть ли смысл возвращаться.
— Мы ближе к восточной стороне, разве нет?.. — я показываю в сторону, прикидывая расстояние.
Если сунуться обратно, то мы вряд ли успеем до ночи, а двое суток я здесь точно не вытяну. Время экспериментировать: КПП там нет, но перспектива лезть через высокий забор с колючей проволокой смущает намного меньше, чем...
да чем вообще все.
I’ve done the math. This times that equals you’re a cunt.
Моя голова — надутый шарик, который вдруг пробили шилом. Вся дурь, от внезапно накативших фантомов прошлого до готовности пресмыкаться перед неким величием этой местности, плавно выдувается в пустоту вместе с багажом давно неактуальных эмоций.
Я чувствую себя.. нормально.
Оставшиеся как предмет анализа
(скользкая дорожка, а контакты психотерапевта я давно выбросил)
собственных ошибок ассоциации с давно утонувшим во всех смыслах прошлым теперь выглядят не более, чем ловушкой запаниковавшего не на шутку сознания — если Зона действительно приложила к этому силы, то вряд ли добивалась целенаправленно такого эффекта.
Хоть я и отношусь к тем сталкерам, которые предпочитают считать Её живой, но не настолько фанатичен в своем стремлении прикрыть иллюзией тот факт, что никакого замысла тут нет.
И никакой цели тоже.
Воздух вокруг разряжается в соответствии с нашим фоном — ни от гнева, ни от гнетущего страха, ни от беспричинной эйфории не осталось и следа.
Сделав глубокий вдох, я щурюсь в указанную сторону и рисую в голове примерную карту — комментарии, что восход солнца здесь может видеться далеко не с восточной стороны, я благоразумно оставляю при себе; лично мне упаднических настроений хватит на ближайший месяц.
— Обратной дорогой точно не пойдем, — киваю, неосознанно прижав рукав к губе — да мы оба свалимся.
(или вернемся сюда)
(исход наверняка одинаков)
Чутьё предательски помалкивает и никаких хороших идей не подает, значит, вариантов остается не так уж много.
Что ж, крепкие деловые отношения — залог успеха.
Когда мы все-таки начинаем идти в сторону предполагаемого востока
(компасам тут, кстати, тоже доверять не стоит)
я ловлю себя на остатках детского и нелепого любопытства — с таким обычно лезешь погладить большую собаку, пока мать не видит, параллельно гадая, откусит она
(собака)
тебе руку по локоть или нет.
В тишине — уже кажущейся не такой напряженной, как половину пути назад — я неторопливо возвращаюсь к изначальной причине всего, что случилось за эти часы. Пока моя вовремя очнувшаяся интуиция подсказывает, в какие участки лучше даже не соваться, я лениво перебираю возможные варианты произошедшего.
Ни одно предположение почему-то не вдохновляет.
— Что планируешь делать, если выйдем? — Спрашиваю, когда стена, наконец, появляется на горизонте. — Ну. С этим.
Мне бы очень хотелось обнадежить Хэдли, что такое не повторится, если бы я был в этом уверен, но как-то не сложилось.
it's like a losing game of hangman and the letter we need is U
GOOD L_CK (YO_'RE F_CKED)
Распределение обязанностей нехитрое: Тетч следит за дорогой, я слежу за Тетчем
(надеюсь, что за мной уже некому, не хотелось бы замыкать круг)
и ловлю себя на маленьких вьетнамских флэшбэках, когда его взгляд бегает туда-сюда, от линии горизонта к земле под нашими ногами.
Когда я училась водить байк, что-то похожее вдалбливал инструктор по экстремальному вождению: сканировать местность от самого удаленного объекта к самому близкому, и так постоянно.
В принципе, какую-то логику я в этом даже вижу, хотя Зона мало похожа на автодром. Правила примерно те же, что и на оживленной многополосной трассе — обеспечить максимальный обзор и постоянно вести себя так, словно все вокруг пытается тебя убить.
У меня даже защитный костюм теперь какой-никакой есть. Жаль, шлем не выдали.
Вопрос слегка выбивает из колеи: я пожимаю плечами, неохотно выбираясь из уютного болотца под названием «подумаю об этом завтра». Интерес Тетча вполне резонный, проблема только в том, что мне пока нечего ответить.
Что я буду делать? Собирать чемоданы и бежать из штата? Смешно: расчехляйте шутки про меркантильных блондинок, но я скорее тут сдохну, чем лишусь работы и буду мучительно перебирать варианты офисных повелительниц принтера.
В Мейер-Кан отлично платят, а я слишком привыкла к хорошей жизни, чтобы в чем-то себе отказывать.
Мне нравится независимость, которую дарят деньги. Мне, в конце концов, нравится то, что я делаю; чувство причастности к чему-то большему; собственная, мать ее, значимость.
— Не знаю, — раз уж мы решили разговаривать искренне.
Ноль идей: проблему нужно решать как можно скорее, но я не могу на ней сосредоточиться и цепляюсь за попытки решать возникающие вопросы последовательно. Сперва бы выбраться отсюда, а потом уже думать, как не попасть обратно.
— Для начала, поговорю с охраной, — в интонациях проскальзывает что-то, отдаленно похожее на злорадство: если только получу возможность, отыграюсь на этих ублюдках по первое число.
Начнем с того, что они вообще не должны были меня сюда пускать. Для походов в Зону есть пушечное мясо — без обид, это просто факты, — и хорошо обученные ребята из группы быстрого реагирования.
Если бы хоть кто-то из этих уродов подумал головой, прежде чем засунуть язык в жопу, меня бы здесь просто не было, вот и все.
Я чуть сильнее сжимаю пальцы, привлекая его внимание, и молча киваю на пятачок травы в паре десятков футов от нас. В траве валяется что-то, что раньше явно было жестяной банкой колы, а теперь больше похоже на спрессованный лист фирменного красного цвета.
Если это то, о чем я думаю, стоит проверить его размеры.
I’ve done the math. This times that equals you’re a cunt.
Бесспорно, первый пункт в плане Дон уместный.
— Я предпочел не спрашивать у твоих коллег, какого черта тебя вообще пропустили — передо мной вряд бы ли стали отчитываться, — с усмешкой подхватываю диалог, пока продолжаю непрерывно сканировать местность. На самом деле, вопросов куда больше, если банально вспомнить далеко не походный внешний вид Дон, когда я её нашел: то есть никого вообще ничего не смутило, да?..
Варианта два: либо кто-то проспал инструктаж, либо кто-то недолюбливает Хэдли.
Обе версии по закономерным причинам я предпочитаю вслух не озвучивать.
Постоянная концентрация внимания рано или поздно начинает проседать — мозг устает анализировать поступающую монотонную информацию, и размеренное течение времени без особых эксцессов то и дело подмывает чуть-чуть расслабиться. Хороший расклад позволил бы сделать небольшой перевал, но таких привилегий сегодня не подвезли, поэтому я свожу все к максимально простому плану:
а) двигаться в среднем темпе без замедлений и попыток ускориться;
б) периодически возвращать сознание в тонус, раздражая место укуса.
Когда Дон одергивает мое внимание на себя, я притормаживаю и бросаю рассеянный взгляд в траву.
За счет режима максимального энергосбережения меня сначала хватает только на идентификацию проблемы и попытки прикинуть инутитивно, где находится край — точнее, сначала я вообще прикидываю, до сих пор ли оно тут.
(увы, опасения подтверждаются)
С определением размеров может быть хуже.
Во-первых, «края» могут быть размыты: в одной точке едва ли заметишь усиленное действие гравитации, в другой — ощутишь всю магию проспанных уроков физики; к тому же, непонятно, эта банка — эпицентр ловушки или еще нет.
Во-вторых, я устал.
Выдохнув, я тянусь к рюкзаку. Пара глотков воды
(несмотря на желание осушить флягу до дна одним махом)
еще немного лью на ладонь и протираю ею лицо — по ощущениям, больше развожу грязь, но вот уж эстетика и гигиена меня сейчас волнует в разы меньшей степени.
Остаток настойчиво протягиваю Хэдли: обезвоживание здесь ни при одних обстоятельствах в категорию «друг» не становится.
— Сместимся правее, — киваю в сторону, которая вызывает у меня больше уверенности, чем другая — у меня почти получается не морщится от осознания, что опять придется двигаться параллельно стене.
(не осуждайте сталкера за желание все-таки выбраться отсюда)
— Несколько метров, если конкретизировать безопасность у меня не получится, попробуем что-нибудь кинуть перед собой.
Наслышан, что есть достаточно рисковые, кто предпочитают в местах с относительно слабым давлением просто перебегать ловушку.
Не менее наслышан и о числе тех, кому не удалось.
(мало ли, у кого какие желания красиво умереть)
(расплющило силой притяжения — звучит вполне себе)
В любом случае, добавлять впечатлений Хэдли путем дополнительных экстремальных практик и развлечений в Зоне я совершенно не планирую.
Как и участвовать в них добровольно.
По прохождению нескольких метров я вновь останавливаюсь и прислушиваюсь; понимание, что тишина затягивается, а мне все-таки пора вынести какой-то вердикт, опять двигает меня по прежней траектории.
Я понимаю, что эта штука рядом с нами, но не могу оценить степень угрозы.
Третья попытка едва не заканчивается плохо — я оттаскиваю Хэдли назад и делаю несколько шагов назад вместе с ней.
— ...блядь.
Придется прибегнуть к кустарным методам.
— У тебя там туфли же остались? — На выразительный взгляд Дон я мотаю головой. — Высокий каблук. Хороший эффект бумеранга — пролетит далеко.
Если что, вычтет из моего чека, в конце концов.
it's like a losing game of hangman and the letter we need is U
GOOD L_CK (YO_'RE F_CKED)
Плохой знак — когда я замечаю что-то раньше, чем Тетч.
Спасибо, конечно, что хоть кто-то из нас заметил, но знак все равно плохой: если у него настолько замылился взгляд, что даже от моих жалких попыток сориентироваться на местности пользы оказывается больше, то рано или поздно мы крупно вляпаемся.
Я бы поставила на «рано», но не хочу нагнетать атмосферу.
— Спасибо, — только когда горлышко касается губ, я осознаю, что во рту пустыня, а шершавый язык вот-вот начнет царапать небо. Остатки воды я проглатываю за секунду, чуть не подавившись, и с большим сожалением поглядываю на пустую фляжку.
(а в моем рюкзаке, случаем, такой же не завалялось?..)
Жажда включается совершенно невовремя, как и сонливая усталость: как будто все это время мне удавалось игнорировать собственное тело, но теперь оно очнулось и решило воздать мне по полной.
Я зеваю так, что уголки пересохших губ начинают кровить.
Если выберусь отсюда, до конца недели не покажусь на людях: можно не сомневаться, что привести себя в порядок за пару часов у меня уже не получится. Одна только ссадина на лбу будет заживать черт знает сколько.
Мне нужна моя косметичка, горячая ванна и жесткая мочалка, которая снимает грязь вместе со слоем кожи. В самых эротических фантазиях сегодняшнего дня я представляю, как заматываюсь в безразмерный пушистый халат, весь пропахший цветочным гелем для душа, а потом заказываю пиццу.
Rest in pepperoni, вот это все.
— Чего, блядь, эффект? — я смотрю на Тетча, как на дебила.
Не хочу показаться невежливой, но если бы я зарабатывала на жизнь сталкерством по территории, которая кишит гравитационными аномалиями, я бы прихватила с собой хотя бы мешочек с мелочью.
Вместо этого он предлагает мне расшвыриваться направо и налево обувью.
Да как ты дожил-то вообще до своих лет.
— Тебе голову не напекло? — на этот раз я спрашиваю почти всерьез: должна же у этого всего быть какая-то причина.
Даже если забыть про вопрос себестоимостей, туфель у меня всего две, а эта гравитационная херня может быть вообще какой угодно формы и протяженности.
Нет уж. Если мы решили портить мои вещи, начнем с тех, которые стоят дешевле, а пользы потенциально принесут больше.
Я лезу в рюкзак и дергаю манжету скомканной и все равно безнадежно испорченной блузки.
Первая пуговица пролетает от силы фута четыре, прежде чем кривая ее движения обрывается вертикальным полетом вниз.
Окей, сюда не пойдем, пойдем правее.
По две пуговицы на рукав, плюс еще штук семь-восемь по длине.
Разберемся.
I’ve done the math. This times that equals you’re a cunt.
Возмущение и наезд был ожидаем, но от такой экспрессии я вдруг сам искренне возмущаюсь: нет, ну поглядите, специалистка по тепловым ударам и прочим диагнозам.
Чего тогда почесала в Зону на шпильках и в блузке, а не в том, в чем нормальные люди обычно ходят по местности, где по голой земле идти безопаснее, чем по остаткам асфальта?
Зато пропуск, блядь, захватить догадалась.
Фыркнув, я залезаю в свой рюкзак следом — да есть у меня мелочь, есть, и имел я ввиду другое, но..
Мысли спотыкаются о сами себя; то, что другое, в реальности могло очень жестко обломаться, докатывает медленно за счет упрямого «да нормальная идея была».
И вообще, где твой дух авантюризма.
(в жопе, как и мы мой)
Мне надо сконцентрироваться.
Энтропия в моей голове неуклонно нарастает в соответствии с правилами Зоны: не задерживайся здесь, иначе попросту не сможешь уйти. То, что у Дон один раз получилось буквально выбить из меня наваждение, не означает, что получится еще раз — да и кто сказал о её сохранении рассудка?
(тебе не придется проходить курсы оценки рисков, если ты будешь регулярно заходить в зону)
Давай, Бернхард, вдох и выдох, стена близко, тебе просто нужно перелезть — не самое трудное препятствие и не самые сложные условия достижения цели, с которыми тебе приходилось сталкиваться.
Бездумно наблюдая, как пуговицы припечатываются к земле, я соскребаю сознание, чтобы двинуть в одно русло, конец которого выглядит примерно как обратная сторона ограждения; мотивирующие лозунги в духе «достигай, добивайся, преодолевай» граничат с паникой вляпавшегося в неприятности подростка, желающего убедить маму прийти и все исправить.
Правда, сложилось так, что максимумом Глории оказалось исправление грамматических ошибок в сочинениях начальной школы.
Вспышка нелепой жалости к себе провоцирует новую волну агрессии, преимущественно направленную на самого себя. Дело не в каком-то пути одинокого самурая, да и язык у меня не отсохнет признать полный achtung
(иначе волонтер из меня в тех же поисковых отрядах был бы так себе)
но сейчас опции заняться прокрастинацией и отдыхом, а также примерной оценкой, к кому можно обратиться за помощью, у меня нет.
Я фиксирую взглядом пятую пуговицу, уже на большем расстоянии от нас резко падающей вниз.
В рюкзаке у меня есть несколько болтов и горстка гвоздей, но необходимость в них плавно отпадает по мере нарастающего гула в голове.
Не уверен, верны ли мои суждения, но по ощущениям я то ли чувствую, то ли слышу
(???)
по всей протяженности трамплина, где все иначе, а где нормально.
На шестой пуговице я перехватываю ладонь Дон и показываю дальше, ближе к небольшому высохшему дереву.
— Вот за этим. Там проверишь, но должны пройти.
О своих способах восприятия действительности я определенно подумаю позже.
it's like a losing game of hangman and the letter we need is U
GOOD L_CK (YO_'RE F_CKED)
Пока он молчит, я занимаюсь делом: ощущение занятное и в какой-то степени даже забавное. На какой-то краткий миг я даже могу представить себя эдакой супергероиней без страха и упрека, которая сама вытаскивает незадачливого спасателя на собственной спине, а потом торжественно сдает его врачам или просто кому-нибудь неравнодушному, кто будет разбираться дальше.
Картинка красивая.
На практике Тетча я не вытащу даже волоком — в нем же фунтов двести, если с одеждой. И лучше бы ему не терять здесь сознание, потому что из курсов первой помощи в моей голове осталось только «не суйте ложку в рот эпилептикам, испортите зубы».
А он даже не эпилептик.
Надеюсь.
— Опять твое шестое чувство? — я об этом слышала, но своими глазами, разумеется, никогда не видела. Смотреть и сейчас особо не на что, но впечатление все-таки производит: такими темпами и в экстрасенсов поверишь, и в заряженную воду у телевизора.
Но пуговицу я все-таки кидаю, наблюдая, как та падает теперь уже по совершенно нормальной траектории, полностью подчиняясь законам физики, где g=9,8.
Уел, волшебник.
Почти минуту мы идем в тишине: медленно, но зато почти никуда не сворачивая. Я замечаю, что Тетч слегка расправляет плечи — сколько ни играй в пессимиста, а близость забора все-таки воодушевит даже камень.
Еще шагов через двадцать я начинаю мысленно выбирать начинку к своей будущей пицце.
Порыв сухого горячего воздуха треплет капюшон и неприятно обжигает кожу. Чем-то похоже на направленный прямо в лицо фен: секунду-другую еще нормально, а потом ощутимо припекает, и лучше бы не держать глаза открытыми.
Я не хочу проверять, что будет через несколько секунд или пару десятков футов. Мой паникующий мозг уже вовсю представляет, как загораются волосы, спекаясь прямо на черепе — прощай, платиновый блонд и все угроханные на него деньги, — а следом тлеет одежда, и я вся превращаюсь в шар огня, визжащий от боли.
Спасать кого-то кроме себя уже не хочется, да я об этом и не думаю.
Само существование Тетча волнует меня сейчас не больше, чем проблемы карликовых государств на коралловых островах — по ощущениям, он настолько же далеко.
(а был ли мальчик)
Я выдергиваю ладонь прежде, чем он успевает что-либо сообразить.
И бегу.
I’ve done the math. This times that equals you’re a cunt.
— И так тоже можно назвать.
Устраивать свой ted talk на тему, насколько корректно называть это тем или иным понятием — и не стоит ли вообще придумать новый термин — сейчас несколько неуместно, да и малость нецелесообразно. Сталкеры между собой-то данный вопрос не поднимают: кто-то из осознания, что любые дискуссии приведут в тупик, кто-то из суеверия, что если о чуйке много говорить, то она попросту исчезнет.
Никаких прецедентов не было, но как бы и мемуаров столетней давности о походах за стену не существует, чтобы можно было проанализировать какой-то массив данных и сделать надежный вывод, а перспектива потерять возможность предугадывать, где тебя может вывернуть наизнанку или заживо зажарить, во время похода сюда пугает абсолютно каждого.
Коротко улыбнувшись, когда пуговица падает туда, куда следует, я выдыхаю и стараюсь придерживаться того же состояния: все вижу, все чувствую, все — как бы это ни звучало — слышу.
Шаг Хэдли становится заметно бодрее, чему я лишь косвенно придаю значение банально из-за трудности фиксироваться на менее важных вещах.
Я продолжаю плавно вести нас по надежной тропе, которая не вызывает сомнений, и тщательно блокирую любые порывы пойти быстрее или вообще как-то смещать концентрацию внимания с того, что здесь, на то, что будет всего через несколько метров.
С каждым шагом моя уверенность в успехе понемногу нарастает — справедливое последствие, хотя и рискующее замылить бдительность.
..за всем этим я упускаю одно: несмотря на то, что Дон держалась всю дорогу туда и обратно более, чем на высоком уровне, она не становится от этого надежной спутницей.
Когда пальцы сжимают воздух, я чуть приоткрываю рот, чтобы попытаться остановить её, и где-то на периферии восприятия понимаю, что заставило её так испугаться и дернуть с места.
Все укладывается в какие-то доли секунды: я срываюсь с места, успевая подумать, что, может, и черт бы с ней, пока смотрю не на белобрысый затылок Дон, а на то, что перед ней; вспыхнувшую мгновением идею позвать Хэдли также стремительно отбрасываю — она может ускориться, и я тогда точно не успею.
Ткань капюшона крепко удерживается в руке вместе с чужими волосами — всю эту конструкцию я дергаю на себя, одновременно понимая, что остановиться уже сам по инерции не успею.
Следующие секунды мне трудно понять, кто и чем обо что и кого ударился — все претензии я планирую отклонить хотя бы за то, что не обрушился на Дон всем своим весом.
Будучи не уверенным в успехе этого рывка, я зажимаю ей рот, на случай, если ей захочется еще поорать или вдруг куда-нибудь вскочить, и пытаюсь расслышать как её, так и своё дыхание.
Задача не из простых: я буквально боюсь пошевелиться или сделать вдох.
Поблескивающие на солнце несколько серебряных нитей тянутся в нескольких сантиметрах над нами — и выше.
Я жду еще немного, пытаясь совладать с собой, мыслями, дыханием, прежде чем осознаю, насколько мертвой хваткой удерживаю Хэдли в опасении, что та опять что-то выкинет.
— Никогда, — хрип полностью съедает мой голос и мне приходится прочистить горло, пока я максимально медленно разжимаю пальцы будучи готовым удержать её порыв вскочить или приподнять голову слишком высоко.
— Никогда тут...
Теперь меня прерывает понимание, что это не мастер-класс на полигоне — и никаких повторных заходов, я надеюсь, со стороны Дон сюда больше не будет.
— В следующий раз я за тобой не побегу.
it's like a losing game of hangman and the letter we need is U
GOOD L_CK (YO_'RE F_CKED)
Устроить сцену, достойную подросткового хоррора — ту, где героиня без печати интеллекта на симпатичной мордашке пытается спастись от маньяка и обязательно падает, споткнувшись на ровном месте, — я уже не успеваю.
Не то чтобы план состоял именно в этом: больше всего на свете я хочу отсюда удрать. За моими плечами пятнадцать лет систематических занятий фитнесом; выпустите меня отсюда, и я обещаю не останавливаться, пока не пересеку границу штата.
Или канадскую. Готова дать любое обещание или сразу несколько, потом разберемся.
Тетч разбираться не хочет. Тетч хочет запустить лапу в мои волосы и дернуть так, чтобы хрустнула шея. В упор не припоминаю, чтобы когда-нибудь говорила ему не стесняться в своих желаниях, но если вдруг в порыве какого-то помутнения это и случалось, то сейчас я, блядь, забираю свои слова обратно.
Кажется, с меня вот-вот снимут скальп. Или сломают верхний отдел позвоночника.
(ну правильно, кому он нужен вообще)
Воздух выбивает из легких — мне уже не до крика и даже не до возмущенного писка. В глазах пляшут разноцветные круги; небо несколько раз меняется с землей местами и неохотно возвращается на исходную позицию.
К моменту, когда я начинаю осознавать свое положение в пространстве, болеть начинают и ребра, и вывернутое запястье, на которое я неудачно попыталась опереться, когда падала.
На самом деле мне кажется, что болит вообще все: тело целиком подает сигналы бедствия, как если бы меня немножко переехало поездом. Как-то так я чувствовала себя в детстве, когда навернулась с велосипеда на полном ходу — и еще секунд пять после того, как пролетела кубарем по асфальту, не могла понять, живая я вообще или все, приехали, хоронить будут в закрытом гробу.
Отделалась, кстати, парой синяков и ссадиной на коленке.
(может, и сейчас все не так уж плохо)
Когда примятые травинки перестают плыть перед глазами, а пауза слегка затягивается, я неохотно киваю: окей, ты тут босс, уловила. Паника, заставившая сорваться с места, проходит также быстро, как появилась; сердце все еще стучит, как бешеное, но меня хотя бы ничего не пытается поджарить заживо, а с этим уже можно как-то работать.
По здравому размышлению, больше всего физических неудобств мне сейчас доставляет именно он — и прижатая ко рту ладонь, и сама нависшая сверху туша. Я часто и неглубоко дышу через нос, не до конца понимая, почему Тетч не может просто встать и заодно помочь мне подняться.
Ну испугалась, бывает. Могу извиниться, если сильно надо. Хватит меня носом в землю тыкать, это не по-христиански.
(я пытаюсь в сарказм все отчаяннее, потому что его голос пробирает до мурашек, и это вообще не то ощущение, которое хотелось бы пережить снова)
(да что происходит-то?!)
— Хватит мне в ухо ды... — шать. Блядь. Я, наконец, получаю возможность немного повернуть голову и заглянуть ему в лицо.
Белое, как у покойника — если когда-то мне казалось, что это художественное преувеличение, то сейчас никаких других ассоциаций на ум не приходит.
Тетч и правда белый, словно вся кровь отлила от кожи и собралась где-то в районе желудка.
А мы, судя по всему, действительно без трех минут покойники.
Я бы даже сказала, без трех секунд.
Паутина прямо над нами: можно лечь поудобнее и пялиться на нее, пока не надоест.
Или пока следующий же порыв ветра не сдернет тончайшие ниточки с места — я заторможенно наблюдаю, как они колышутся в воздухе, пока одна не отрывается с краю; серебристый кончик плавно опускается вниз.
Так близко к моему лицу, что не получается даже сфокусировать взгляд.
Я хочу сдуть паутинку в сторону, как мешающуюся прядь волос, но боюсь, что сделаю только хуже.
Тетч, кажется, и вовсе перестает дышать.
Ну, если эта штука опустится еще на дюйм-полтора, то перестанем мы оба. Я бы пошутила вслух, но боюсь раскрыть рот.
(смотри, везде есть свои плюсы)
I’ve done the math. This times that equals you’re a cunt.
Вы здесь » countdown — 23:58:20 » эпизоды » ни тяжелее, ни легче