Память — штука избирательная.
Вик хорошо помнит день, когда отец приводит новую маму.
Обязательным приложением оказывается еще и новый брат.
(вик не помнит, куда делась старая мама)
(и слава, блядь, богу)
Вик терпеливо теснится в своей комнате и фантазирует, как откусит Бернхарду лицо, если он вдруг переступит демонстративно проведенную носком её стопы черту.
Бернхард настолько не проявляет интереса к её половине
(формально, двум-третьим)
комнаты, да и к ней самой, что про его существование она периодически начинает забывать.
Вспоминая отца, Вик воспроизводит в голове как хорошие дни
(отец водит их в ресторан на соседней улице каждые выходные, дает ей приличную стопку налички на свои расходы, оплачивает художественную школу и приколачивает пару её картин на стене в гостиной)
так и плохие
(в холодильнике просроченная пачка молока и сгнивший сельдерей, в гостиной разгром и разбитый телевизор — отец опять проиграл и в ближайшее время денег не будет)
все остальное в памяти Вик стирается с первой снюханной дорожкой, которой с нею щедро делится её новый парень.
Например, синяки на руках и шее новой мамы, гипс на руке Бернхарда, собственный вырванный клок волос на пыльном ковролине, пока она лежит рядом, свернувшись рыдающим калачиком.
Глубже же лучше вообще не заглядывать.
С очередной совместной охоты возвращается только Тетч.
Пока мачеха пытается вытрясти из сына подробности случившегося, Вик тонет в кресле и в остатках своего прихода.
Через неделю после похорон она, показав неродным средний палец, собирает вещи и уезжает в «лучшую жизнь»; через два года, трясясь от ломки, появляется на пороге вновь.
Никакого Бернхарда и мачехи тут уже нет, однако через несколько часов Вик оказывается в теплой машине и в знакомой гробовой тишине.
(— ты пиздец, конечно, разговорчивый)
Качели рехаб-срыв-рехаб-срыв длятся до недавних пор — то ли последнее пребывание в клинике оказывается наиболее эффективным, то ли катастрофа в Ок-Ридже, в результате которой Тетч лишается слуха, её встряхивает достаточно, чтобы продержаться уже больше трех лет.
Все обходится легким испугом: сотрудники Мейер-Кан ставят Бернхарду имплант, а сам Тетч без лишнего драматизма восстанавливается.
Закрывать глаза у Вик получается прекрасно лишь до некоторых пор; на её счете вдруг оказывается лишний ноль, деньги у Бернхарда не заканчиваются, он сам куда-то пропадает и прокачанный навык отрицания неприятной реальности уже не вывозит все это дерьмо.
Вик догадывается, что что-то происходит, но не знает, с чего начать.
Вик думает, под каким соусом подать свою озадаченность, чтобы не быть чересчур навязчивой, и почти на каждый ответ Тетча слышит в голове пульсирующее «ложь-ложь-ложь».
Подобная реакция повторяется каждый раз, когда она включает местные новости или слушает в магазине болтовню местной старухи с запущенной деменцией.
(самым страшным, правда, оказывается не это)
(страшно то, что вик начинает вспоминать)
